Пётр Чигринов - Под тремя коронами

— Чего хочет этот человек?

— Да вот, князь, говорит, что купец из Литвы. Хотя, сам видишь, ему больше пристало саблю в руках держать, а не товар покупателю предлагать…

Бутвило низко поклонился и сказал:

— Это так, князь Константин… Я здесь продаю свой товар… Есть у меня и то, что тебя заинтересует, — придал Бутвило насколько мог своим словам таинственность.

Князь внимательно посмотрел на купца:

— Ну, коль так, то заходи, показывай свой товар…

Бутвило передал устно все, как было велено, а затем, распоров полу зипуна, предъявил и грамоту канцлера, написанную на тонком пергаменте.

Выслушав купца и прочитав грамоту, князь глубоко задумался. Семилетний плен в Москве, как и служба московскому государю, тяготили его. Хотя служил он честно и усердно, был храбр в сражениях и человеколюбив после боя. Однажды он обратился к израненному московскому воину:

— Сколько ран ты получил?

— Семнадцать…

Князь Константин поручил своему помощнику отсчитать храброму воину семнадцать венгерских золотых…

Но душа всегда рвалась туда, на родину, в Литву… Разум же сдерживал: а как встретят там?.. Ведь великие князья литовские бывают непредсказуемы. И в угоду политическим интересам способны на любые шаги…

Да, конечно, Иван III сурово, даже жестоко обходился на первых порах с ним, но на всех московитян-русских Острожский пожаловаться не мог. Они постоянно проявляли к нему сочувствие и даже чем могли помогали. Здесь, в Московии, он углубил свои знания и религиозные чувства, еще более утвердился в вере предков. Кроме того, за время службы московскому государю ему удалось почерпнуть много сведений и знаний по военному делу, о вооружениях, которыми пользовались здесь. И, к его неожиданности, они оказались лучше, чем в Литве и даже Польше. Он пригляделся к механизму русской военной администрации и многое в нем нашел хорошо устроенным, достойным подражания. Наконец, здесь, в Москве, у мощей святого Дмитрия Прилуцкого он получил исцеление от длительного недуга…

К вечеру после тяжелых раздумий пришло решение… Трудное, не без колебаний и сомнений. Ведь он, князь Острожский, в случае возвращения в Литву нарушал данную Василию и утвержденную ручательством митрополита присягу… А что позволено обычному воеводе, то не позволено князю, тем более Острожскому… Тем не менее он позвал своего помощника, бывшего вместе с ним на Ведроши. Этот мелкопоместный шляхтич, будучи здесь, в Москве, оказался преданным другом, шустрым и сметливым, незаменимым помощником. Человек бывалый, хлопотун и веселый говорун, вечно жизнерадостный, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, старался скрашивать жизнь князя Константина. Князь, будто оправдывая свое решение, сказал ему:

— Отчизна, родина, уважаемый пан Солодкий, превыше всего… Нельзя быть героем, сражаясь против Родины. Вечером, как стемнеет, выступаем в Литву. Предупреди, кого считаешь нужным и кто готов за мной последовать…

У пана Солодкого от приятной неожиданности даже голос пропал: только лицом посветлел… И почти выбежал из шатра.

Поздним вечером, когда отряд расположился на ночной отдых, князь подошел к своей лошади и, обняв ее голову, сказал:

— Ну что, мой боевой друг, вместе пойдем навстречу своей новой судьбе… Тебе могу сказать свое заветное желание: я хочу умереть на родине, причем как спартанский царь Леонид — во имя отечества, как Сократ — во имя закона и справедливости и подобно Иисусу Христу — во имя братства и спасения…

Находившийся рядом пан Солодкий на это заметил:

— Судьба, пан гетман, благоволит и помогает смелым…

Вскоре князь вместе со своими сторонниками повернул на запад. В этой небольшой группе всадников на боевом коне лихо гарцевал и пан Бутвило… Своим приятелям, знавшим его как вольнодумца, он сказал:

— Иногда мне кажется, что Бог все-таки есть…

На родине гетмана ждал теплый и восторженный прием как всего населения, так и нового короля и великого князя. Из рук Сигизмунда Острожский вновь получил гетманское достоинство. Он был назначен также волынским маршалком и луцким старостой.

Весной 1507 г. Москва начала упреждающие военные действия. Основные силы русских атаковали Смоленск. Часть войска действовала севернее, нанося удар по Полоцку. Поход на Минск должен был парализовать тылы обороны Великого княжества. Однако, несмотря на опасность, литовское войско собиралось медленно. Польша, по обыкновению, также мало чем способствовала мобилизации сил. Тем не менее Великому княжеству удалось прикрыть все опасные направления. Обороной Смоленска руководил Альберт Гаштольд, Полоцка — Станислав Кишка, Минска — Станислав Глебович. Летом рада панов при активном участии Сигизмунда приняла ряд конкретных установлений по организации обороны. Ужесточались наказания за плохое несение воинской службы. Гродненский сейм для великой потребы государевой и земской положил на всю землю, на духовных и на светских людей, серебщизну: от каждой сохи воловой — по 15 грошей; от конской — по семь с половиной; от человека, который сохи не имел — по шесть грошей; от огородника — по три гроша. Когда первое нападение русских было приостановлено, московские войска напали на Мстиславль и Кричев, но вскоре также вынуждены были отступить.

В это время в Литве началась сильная смута-замятня и усобица — бунт князя Михаила Глинского. Это было самое крупное политическое выступление на белорусских землях после гражданской войны 1430-х гг. Встречая Сигизмунда, Глинский и его спутники почувствовали, что будущий король и великий князь принял Глинского благосклонно. И в последующие месяцы Глинский видел, что новый король не разделяет подозрений и наветов литовских панов. Но видел он и другое: король не оказывает ему такого доверия, каким он пользовался при покойном Александре. Всячески подчеркивая свою верность новому монарху, Глинский стремился сохранить для себя и своих сторонников должности, земли и достигнутое влияние. Группировка Яна Заберезского стремилась вытеснить Глинского из приближенного к Сигизмунду круга вельмож, даже обвиняя его в различных злодеяниях. Сигизмунд вынужден был лавировать между противостоящими группировками магнатов, помня, что великим князем литовским он стал благодаря поддержке пролитовских сил. Он игнорировал выдвигаемые против Заберезского обвинения, но и не полагался полностью на Глинского, которого не утвердил в исполняемой должности дворного маршалка.

Как ни убеждала Глинского королева Елена во время последней их встречи в обратном, что бы ни говорили его сторонники, ему, привыкшему чувствовать себя при Александре первым советником и первым вельможей, казалось, что он в опале и унижении. Так считали и его враги, которые осмелели и стали поднимать головы. Лавры Глинского как победителя над татарами под Клецком не давали спокойно спать радным панам. Они опасались, чтобы он не возымел такое же влияние на Сигизмунда, какое имел над Александром. И как только новый государь появился в Вильно, началась ожесточенная травля Глинского. Ему приписывались всевозможные дьявольские комбинации и планы. Распространяли слухи, что он предавал Литву то Владиславу венгерскому, то московскому государю. Обвиняли в самом страшном грехе — в стремлении самому занять великокняжеский престол.