Пётр Чигринов - Под тремя коронами

В Вильно началось двухнедельное празднование: народ ликовал, во всю пользуясь обилием и разнообразием угощений для простых людей. Только наступивший великий пост положил конец празднику, и жизнь в городе, как и во дворце, вошла в свою обычную колею.

Вскоре после венчания у Александра состоялся прием московского посольства. От имени бояр Ряполовский произнес приветственную речь, от имени тестя бояре поднесли подарки и были приглашены к обеду. Одновременно во дворце начались веселые пиры, в которых участвовали сотни приглашенных. На другой день Александр принял подарки от тестя, которые обычно дарились молодому: золотой крест с цепью и дорогое платье. Присутствовавшая при этом великая княгиня красовалась в русской одежде по свадебному чину: в кике, белом летнике и соболиной шубке. Летник был сшит из легкой шелковой ткани. Его откидные рукава равнялись по длине всему платью, но сшивались только до половины и украшались пришивными полотнищами из более тяжелой ткани. Все было украшено шитьем и жемчужными с дорогими каменьями низаньями. По подолу летник Елены был украшен каймой, опушенной красивым, легким мехом. Нижней одеждой была шелковая сорочка в виде длинной туники с длинными сборчатыми рукавами до кистей рук, украшенных дорогими запястьями.

Кругом себя во дворце Елена слышала русскую речь. Русский язык был не только языком государственным, но и языком всех слоев общества. На нем говорил ее муж Александр, а также вся знать. И, несмотря на усилия правительства распространить польский язык, на ропот отдельных литовских вельмож на пренебрежение к их литовскому языку, русский продолжал преобладать. Он был языком летописей, законов, судопроизводства, богослужения, народных песен и преданий. Уже в это время Литва «квитнела русчизною».

Прошел месяц беззаботной придворной жизни, наполненной любовью великого князя и удовольствиями. Елена ознакомилась с городом и, как ей казалось, полюбила его. Великая княгиня, прежде всего, посетила все православные храмы. Церковь святого Николая, которая существовала уже при Гедимине, была самой древней по времени возникновения. В правление Ольгерда, стяжавшего славу героя ценою крови множества людей и пепла городов, первая его жена, Мария Ярославовна, княжна Витебская, основала церковь святой Параскевы, или Пятницкую. Вторая его супруга Иулиания Александровна, княжна Тверская, основала церковь Пречистой Богородицы и святой Троицы. Во время посещения их Еленой они были полны народу, шли богослужения, красотой и пышностью не уступавшие литургиям в московских церквях. В это же время или несколько позже в городе основан был православный монастырь. Во всяком случае при нападении рыцарей-крестоносцев сто десять лет тому назад виленские православные чернецы стойко обороняли город.

Но продвижению и утверждению христианства иногда противостояли литовские язычники. Во время одного из походов Ольгерда на Москву они напали на францисканцев и умертвили их. Семерых монахов язычники привязали к крестам и сбросили в реку.

Митрополит Макарий предложил Елене обязательно посетить церковь святого Николая Успения. И рассказал при этом историю, которая и для него самого была труднообъяснимой. Ольгерд был покровителем христианства. Он воздвиг православную церковь в Вильно, две — Благовещенскую и Свято-Духовскую — в Витебске. Тем не менее в 1342 г. по настоянию жрецов он велел казнить за принятие греческой веры двух литвинов, бывших у него в услужении, Куклея и Миклея, а через пять лет третьего, по имени Нежило. Они наотрез отказались брить бороды и есть мясо в великий пост. Их уговаривали, мучили пытками, но они твердо стояли на своем, за что, как считала людская память, и были казнены. Восточная церковь причислила их к лику святых под именами Антония, Иоанна и Евстафия. Все трое страдальцев за православную веру, виленские мученики, были похоронены в церкви святого Николая Успения. Митрополит Макарий, завершая рассказ об этом, сказал:

— Обстоятельства, побудившие Ольгерда сделать такую уступку языческим жрецам, уже утратившим свою силу к тому времени, когда престол великого князя уже был окружен множеством христиан, остаются непонятными, неразъясненными. Но одно несомненно: тогда они имели важный политический смысл.

За это время Елена не сделала мужу ни одного упрека. Если ей что-либо не нравилось в его поведении, она неизменно повторяла: меня восхищают все твои привычки, мой великий князь. Александр же отвечал: прости мой гнев и мою гордыню. Они ослепляют меня…

За это время и Александр, и великокняжеский двор убедились, что великая княгиня не чопорная, легкомысленная жеманница, а молодое, чистое создание, всем сердцем стремящееся к правде, добру и справедливости. Александру казалось также, что в ней он может приобрести верного, надежного, любящего друга. И действительно, Елена явилась в Литву не своенравной затворницей московского терема, а русской женщиной с вполне сложившимся открытым характером, с твердыми убеждениями и идеалами. От своих знаменитых родителей она наследовала и многие присущие им черты: чувство собственного достоинства, стойкость, энергичность, практический склад ума, расчетливость, бережливость и даже скупость. Отец, мать и бабушка внушили ей домовитость, умение беречь и распоряжаться своим имуществом, двором и подвластными ей людьми. В то же время в Москве она получила хорошее для своего времени образование — знание догматов православной церкви, глубокое проникновение в русскую историю. Ей была привита любовь к искусству, музыке. Она пела и играла. В отеческом доме у нее были выработаны твердые нравственные правила и убеждения, давшие ей силу противостоять соблазнам и искушениям отличавшихся вольными нравами и даже распущенностью дворов Ягеллонов.

Елена имела опыт жизни при великокняжеском дворе, полностью проникнутом государственными интересами. В Москве она многое подметила и многому научилась. Видела дворцовые интриги, была свидетельницей потрясающих сцен политической борьбы. Пока была жива бабушка, мать отца, отношения в великокняжеской семье были сносны. Она умела примирять непримиримое, влиять на поведение и сдерживать даже такую гордую и хитрую женщину, какой была мать Елены. Бабушка обуздывала честолюбие, эгоизм и своеволие своих младших сыновей, братьев великого князя Иоанна, выступавших против намерения последнего передать престол своему сыну, а не старшему в роде, как это было принято. В то же время она отстаивала интересы своих младших сыновей перед великим князем. Елене пришлось быть и свидетельницей трагических событий. Подростком она видела как ее родная тетя Анна Рязанская спасала от смерти своего сына Ивана. Великой княжне было 18 лет, когда разразилась гроза над ее дядей князем Андреем, который был схвачен, осужден пристрастно, долго томился и умер мучительной смертью в заключении, подле стен великокняжеских. Елена не могла не знать, что многие и многие в Москве громко осуждали ее мать, считая последнюю виновницей и подстрекательницей многих бед. Опыт Елены во многом обогатило общение со снохой великого князя, молодой княгиней Еленой, дочерью господаря Стефана Молдавского, женой старшего сына великого князя и его наследника Ивана. Елена Молдавская рано овдовела, но тем не менее вносила много отрицательного в великокняжескую семью, глухой борьбы и интриг. Все недовольные всевластием Иоанна, новшеством Софии Палеолог и ее греков, все вздыхавшие по удельной старине и желавшие видеть преемником Иоанна III его внука Дмитрия, сына Елены Молдавской, группировались вокруг нее. Все это грозило вылиться в ожесточенную борьбу.