Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Многочисленная свита советников, помощников и слуг Елены, пробыв, согласно уговору, около двух месяцев, уехала на родину. Взамен отец прислал князя Ромодановского с женой и подьячего Котова, которые должны были быть при ней до тех пор, пока она не привыкнет к своей новой роли. Одежда московских людей была русская, их обычаи — тоже; их повара и хлебники готовили на основе русской кухни. Среди этих людей Елена отдыхала от блестящей, но холодной и чуждой ей атмосферы придворного быта в Вильно.

Отец советовал выбрать надежного человека, чтобы через него установить скорую и удобную переписку обо всех касающихся ее делах. Московский государь стремился удержать дочь под своей опекой, руководить ею и зятем как в частной жизни, так и в политике. Поэтому и посольства следовали одно за другим.

В это время при дворе в Вильно усилилось влияние Михаила Глинского, потомка татарского князя, поселившегося в Литве при Витовте. Богатством и роскошью въезд князя Михаила в Вильно удивил всех. Разве что не затмил въезд самого великого князя Александра. Наружность князя Михаила, которому в то время было 32 года, имела в себе что-то необыкновенно привлекательное. Высокий, стройный, с приятными и выразительными чертами, осененными великолепным лбом, с выглядывающими из-под густых бровей большими темными глазами, полными ума, мягкости и огня, с черными кудрями, падающими до плеч, он всей своей особой выражал печать изящества и благородства. Так же изящна и благородна была и его речь, тихая и мягкая, порою сдержанная, иногда приправленная шуткой, всегда полная мысли и интереса. И в мужском, и в женском обществе разговор его был равно увлекателен.

В дружеском кругу, где он чувствовал себя свободным, с ним никто не мог сравняться. Тут разом проявлялись все разнообразные стороны его даровитой натуры: и глубокий ум, и блестящий талант, и мягкость характера, и сердечная теплота и, наконец, живость воображения, которое на всякой мелочной подробности умело схватить или поучительную, или трогательную, или забавную картину.

Он нанес визиты вежливости самому Александру, епископу виленскому Войтеху Табору, воеводе виленскому Николаю Радзивиллу и всем панам рады. Не обошел вниманием и других знатных панов. И везде он умел приобрести своим умом и образованностью расположение и почет. Вскоре все панство знало о том, что он долгое время провел в европейских странах, в Италии, Испании, служил Альбрехту Саксонскому, а также при дворе императора Священной Римской империи Максимилиана. Равным образом все были наслышаны и о воинском искусстве князя. Воспитанный в Германии, он заимствовал обычаи немецкие. С разрешения Александра, князь Михаил нанес визит великой княгине Елене. Неудивительно, что он затмевал собой всех панов литовских и сумел стать видной фигурой в свите великого князя, овладеть полной доверенностью Александра. После нескольких встреч великий князь назначил Михаила Глинского маршалком дворным, начальником придворной гвардии. Вскоре многие стали считать, что без согласия Глинского великий князь не принимает ни одного серьезного решения.

С появлением Глинского общественное мнение высших кругов, завистливое и нетерпимое, не выносившее ничего выдающегося, незаурядного, своеобразного, ополчилось против него. Будь как все, шагай в ногу со всеми — такого общего правила придерживалась высшая виленская знать. Поэтому одни доказывали Александру, что он еретик, другие представляли его злоязычником, третьи — неблагодарным человеком, втайне осуждающим дела государевы. Александр считал это обычными наветами и не придавал им никакого значения. А Елена не могла надивиться: как можно было так плохо говорить о таком умном, милейшем человеке, думать, что он гордый, спесивый, сухой эгоист? Вскоре Александр стал благоволить и брату Михаила Василию. Он пожаловал вечно и непорушно во владение городские места и селения не только ему, но и жене, детям, будущим потомкам. С пашенными землями, бортными, подлазными, с сеножатями, озерами и реками, бобровыми гонами, язами, перевесьями, болоньями, ловами, с данями грошовыми и медовыми, с борами, лесами, гаями, с данями куничными и лисичными, со всеми боярами и их именьями, со слугами путными и данниками, с слободичами, с людьми тяглыми…

Владея обширными землями и замками, почти половиною всего государства Литовского, Глинский приобрел множество приверженцев преимущественно из русских. Такое могущество не могло не возбудить и сильную зависть, особенно среди литовских панов, остальных членов Рады. Вскоре за спиной удачливого князя поползли слухи: хочет овладеть Великим княжеством Литовским и перенести его столицу в Русь. Другие говорили: нет, он хочет создать Великое княжество Русское, как когда-то с центром в Киеве. Но Александр обходился с ним как с другом, доверяя все тайны, в том числе и сердечные. Глинский оправдывал эту любовь и доверенность своими заслугами.

Общение с Глинским было для Александра полезным и во многом поучительным. С интересом он слушал размышления Глинского о неизбежности укрепления власти монархической, которая единственно обеспечивает разумную политику. Ссылаясь на римскую историю, он даже поговаривал: воля императора — высший закон…

— Но всякое усиление власти государя, — возражал Александр, — связано с неизбежной жестокостью, с недовольством, а то и сопротивлением подданных… Может возникнуть ненависть к государю…

— Пусть ненавидят, лишь бы боялись… Римский император Адриан оставил интересное завещание сыновьям: дружите между собой, обогащайте армию и наплюйте на всех остальных…

Не менее интересными были и рассуждения Глинского о событиях, происходивших в Европе и во всем мире.

— Наше время, государь, — говорил князь Михаил, — ознаменовано великими открытиями. Согласись, что из них наиболее важное — открытие книгопечатания. Изобрели его почти пятьдесят лет назад Гутенберг и Фауст и этим прославили свои имена, возможно, больше чем знаменитые государи и полководцы. Чем сам Август Цезарь, да что там Цезарь, сам Александр Македонский. Теперь знания могут распространяться так быстро и так широко, как никогда ранее. Кстати, — подчеркнул Глинский, — славяно-русская типография в Кракове была заведена раньше, чем польская, о чем позаботились жившие в столице вельможи Великого княжества. Вообще славянские книги начали печататься на двадцать восьмом году после изобретения книгопечатания: сначала глаголицей, а через десять лет и кириллицей. В 1483 г. в Кракове была напечатана книга «Триодь Цветная», а в 1491 г. — «Октиох». На последней странице этой книги на западнорусском языке есть надпись: «Докончана бысть сия книга у великого короля польского Казимира и докончана бысть мещанином краковским Швантополтом Феоль и з немец немецкого роду Франк».