Пётр Чигринов - Под тремя коронами

Не прошло и месяца, как большие литовско-польские послы явились. Великого князя литовского на переговорах представлял полоцкий наместник Станислав Глебович. В литовскую делегацию специально были подобраны люди, близкие великой княгине. Елена прислала от себя своего канцлера Ивана Сапегу и охмистра Альберта Клочко. Прибыли также посол венгерского короля и послы ливонского ордена. Посольство Александра привезло грамоты от краковского и виленского епископов, от рады польской и литовской, а главное — письма от Елены. Сопровождение послов было более пышным, чем обычно. Кони, упряжь, оружие, одежда послов и их свиты вызывали зависть даже у богатых москвичей.

Объединенная делегация Ягеллонов вынуждена была выступать в роли просителей, так как война была проиграна. Великий князь московский чувствовал себя хозяином положения, считавшим, что в ходе этой войны его государству удалось упрочить свое международное положение. Въехав в Москву и разместившись в палатах посольского двора, пан Глебович предупредил своих коллег:

— Главная наша цель — переговоры о мире. При этом всем следует учесть, что московский государь преисполнен высокомерия… И это потребует от нас определенной терпимости и гибкости, на то мы и дипломаты. Нужно иметь в виду также, что при московском дворе стараются возрождать византийские обычаи, со всем их коварством и хитростями…

Переговоры начались с очень смелого заявления посольства. Пан Мишковский, человек видный собой, богато и с хорошим вкусом одетый, выступив вперед, сказал:

— Московский великий князь нарушил мирное докончанье с зятем: незаконно захватил города и волости, начал войну, в которой льется христианская кровь, чему радуется только поганство. Александр и его брат Владислав желают прекращения кровопролития и возвращения городов и волостей, захваченных московскими войсками.

Иоанн молча выслушал все это. Такое же заявление послы сделали и на приеме у Софьи Фоминишны. От имени дочери им были вручены грамоты.

После этого послам объявили, что на государевом дворе им надлежит быть спустя неделю. В назначенный срок бояре во главе с Яковом Захарьевичем объявили им ответ государя:

— Докончанье нарушил не он, а зять, что подтверждается целым рядом проступков литовского государя, — сказал Яков Захарьевич. И продолжил:

— Что же касается нашей отчины, то это не только города и волости, которые ныне за нами, а вся Русская земля Божьей волей, из старины, от наших предков и прародителей, наша отчина…

То есть обе стороны сделали такие резкие заявления, что о мире нечего было и думать. Но переговоры продолжались.

Ивана Сапегу великий князь принял раньше других послов. Канцлер почтительно вручил князю письмо от дочери со словами:

— От королевы польской и великой княгини литовской, русской и жемайтской… И еще, государь, — добавил он. — Такие же письма наша государыня направляет матери своей и братьям — Василию и Юрию… Их я вручу сегодня, надеюсь…

Прошло пять лет, как прервалась переписка Елены с отцом. И вот теперь она, к радости Иоанна, возобновилась. Он тотчас же углубился в чтение. Письмо начиналось с титула, который Елена всегда признавала за отцом: «Государю отцу моему Ивану, Божиею милостью государю всея Руси Олена, Божиею милостью королева Полская и великая княгиня Литовскаа, Рускаа… дочи твоя, челом бiет». Далее Елена писала:

— Господин и государь батюшка! Вспомни, что я служебница и девка твоя, а отдал ты меня за такого же брата своего, каков ты сам; знаешь, что ты ему за мною дал и что я ему с собою принесла; но государь муж мой, нисколько на это не жалуется, взял меня от тебя с доброю волею и держал меня во все это время в чести и в жаловании, и в той любви, какую добрый муж обязан оказывать половине своей. Свободно держу я веру христианскую греческого обычая: по церквам святым хожу, священников, дьяконов, певцов на своем дворе имею, литургию и всякую другую службу божью совершают предо мною везде: и в литовской земле, и в Короне Польской. Государь мой король, его мать, братья — короли, зятья и сестры и паны радные, и вся земля, — все надеялись, что со мною из Москвы в Литву пришло все доброе: вечный мир, любовь кровная, дружба, помощь на поганство; а теперь видят все, что со мною одно лихо к ним вышло: война, рать, взятие и сожжение городов и волостей, разлитие крови христианской, жены становятся вдовами, дети сиротами, полон, крик, плач, вопль! Таково жалование и любовь твоя ко мне! По всему свету поганство радуется, а христианские государи не могут надивиться и тяжко жалуются: от века, говорят, не слыхано, чтобы отец своим детям беды причинял. Если государь-батюшка бог тебе не положил на сердце меня, дочь свою, жаловать, то зачем меня из земли своей выпустил и за такого брата своего выдавал? Тогда и люди из-за меня не гибли бы, и кровь христианская не лилась бы. Лучше бы мне под ногами твоими в твоей земле умереть, нежели такую славу о себе слышать, все одно только и говорят: для того он отдал дочь свою в Литву, чтоб тем удобнее землю и людей высмотреть. Писала бы к тебе и больше, да с великой кручины ума не приложу, только с горькими и великими слезами и плачем к тебе, государю и отцу своему, низко челом бью: помяни бога ради меня, служебницу свою и кровь свою, оставь гнев неправедный и нежитье с сыном и братом своим и первую любовь и дружбу свою к нему соблюди, чтоб кровь христианская больше не лилась, поганство бы не смеялось, а изменники наши не радовались бы, которых отцы предкам нашим изменили там, на Москве, а дети их тут, в Литве. А другого чего мне нельзя к тебе и писать. Дай им бог, изменникам, того, что родителю нашему от их отцов было. Они между вами, государями, замутили, да другой еще, Семен Бельский Иуда, с ними, который, будучи здесь, в Литве, братию свою, князя Михайло и князя Ивана, переел, а князя Федора на чужую сторону прогнал; так, государь, сам посмотри, можно ли таким людям верить, которые государям своим изменили и братью свою перерезали и теперь по шею в крови ходят, вторые Каины, да между вами, государями, мутят? Смилуйся, возьми по-старому любовь и дружбу с братом и зятем своим! Если же надо мною не смилуешься, прочною дружбою с моим государем не свяжешься, тогда уж сама уразумею, что держишь гнев не на него, а на меня, не хочешь, чтоб я была в любви у мужа, в чести у братьев его, в милости у свекрови и чтоб подданные наши мне служили. Вся вселенная ни на кого другого, только на меня вопиет, что кровопролитие сталось от моего в Литву прихода, будто я к тебе пишу, привожу тебя на войну: если бы, говорят, она хотела, то никогда бы такого лиха не было; мило отцу дитя, какой на свете отец враг детям своим? И сама разумею, и по миру вижу, что всякой заботится о детях своих и добре их помышляет; только одну меня, по грехам, бог забыл. Слуги наши не по силе, и трудно поверить, какую казну за дочерьми своими дают… но и потом каждый месяц отсылают, дарят и тешат… только на одну меня господь бог разгневался… а я перед тобою ни в чем не выступила. С плачем тебе челом бью: смилуйся надо мною… не дай недругам моим радоваться обиде моей и веселиться о плаче моем. Если увидят твое жалование ко мне… то всем буду честна, всем грозна: если же не будет на мне твоей ласки, то сам можешь разуметь, что покинут меня все родные государя моего и все подданные его.