Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

В тот день, карабкаясь по крутизне грасских холмов, Бунин долго и смачно ругал войну, фашистов, коммунистов, обзывал нехорошими словами Гитлера и Сталина. Вдруг вспомнил:

— Ах, у господ кремлевских интернационалистов завтра праздник — очередная годовщина ихнего «великого» Октября! Гитлер вплотную к Москве подошел, русские люди — и необученная молодежь, и очкастые якобы добровольцы, не знающие, каким концом винтовку держать, — гибнут тысячами, замерзают в снегах, погибают под гусеницами гитлеровских танков, а Сталин, Молотов, Микоян и прочие завтра гулянку в каком-нибудь бункере устроят. Будут пить, обжираться, с секретарш трусы стаскивать — что им наш народ…

Бахрах удивленно поднял голову: по лицу Бунина текли слезы.

На этот раз писатель заблуждался: 7 ноября 1941 года Сталин не собирался отсиживаться в бункере. Он решил удивить весь мир и воодушевить своих подданных: на Красной площади готовился военный парад.

По ночам, оцепив все окружающее пространство в радиусе Бульварного кольца — муха не пролетит, таракан не проползет, а про шпионов и говорить не приходится, — шли репетиции этого самого парада. Бодро чеканили шаг молоденькие курсанты училища имени Верховного Совета, крепкие ребята дивизии особого назначения имени бдительного и беспощадного Дзержинского, бойцы особого батальона Московского военного округа, зенитного полка противовоздушной обороны и прочая и прочая.

В те часы, когда Бунин в Приморских Альпах строил свои проникнутые художественной фантазией предположения относительно кремлевской пьянки, негодяй, лазутчик и враг всего честного советского народа, рядовой по фамилии Дмитриев заряжал пистолет. Когда народ напрягался в борьбе, сей отщепенец, родившийся в 1910 году в трудовой семье москвичей, комсомолец, а затем и член партии большевиков, решил покуситься на жизнь великого друга и учителя.

Прежде отщепенец охранял Рублевское водохранилище, ибо враги могли насыпать яду и все это поступило бы в водопровод столицы. За бдительную службу отщепенец был повышен в должности: ему поручили сторожить авто, на которых ездили вожди. Гараж помещался в Георгиевском переулке, в бывших царских конюшнях, как раз напротив заднего крыльца Госплана СССР.

И вот тут-то в его голову пришла вредная мысль: погубить вождя и тем самым обезглавить весь народ. Рядовой Дмитриев, втерев очки потерявшей бдительность охране, в канун Великого Октября забрался на Лобное место (нашел местечко!) и стал дожидаться автомобиля, на котором поехал бы сам тов. Сталин.

Но вождь по каким-то важным партийным и государственным делам задерживался. Зато поехал его верный друг и сподвижник, надежный ленинец Анастас Иванович Микоян. Едва завидев, как авто выехало из Спасских ворот, отщепенец открыл стрельбу.

Вражеская пуля разбила фару.

Фару в тот же день заменили, а вновь обретшие бдительность отважные чекисты повязали отщепенца, набили морду и допросили — легко предположить, что с пристрастием, то бишь с защемлением детородных органов дубовой дверью учреждения на Лубянской площади.

Начальник Управления НКВД Евсеичев, страшно напуганный за свою судьбу, подошел вплотную к Дмитриеву, заглянул в его расквашенную физиономию, рявкнул:

— Говори, собака, почему ты пошел на преступление?

Дмитриев — среднего роста, круглолицый и темноволосый — очень спокойно, без малейшей тени страха отвечал:

— До войны в газетах, по радио, в выступлениях руководителей всегда говорилось, что, если начнется война, мы будем воевать на территории противника. А получилось все наоборот. Немец все дальше лезет, смотрите, уже до Москвы дошел. Поэтому я решил совершить свой суд за обман народа.

Евсеичев хрипло рассмеялся:

— Врешь, негодяй! Кто с тобой в сговоре? Злодей-одиночка на такой поступок не может решиться.

— Я не шпион, не диверсант…

— Врешь, буржуазный прихвостень! Я из тебя форшмак сделаю, но ты правду мне скажешь. Нам известно — ты фашистский шпион!

— Да нет, просто я люблю родину, а вы любите ромбы в петлицах…

Страшный удар сокрушил Дмитриева.

Тем временем на Дмитриева пришли характеристики с места довоенной работы, из партийной организации и с военной службы. Евсеичев сплюнул:

— Расписали его, как икону: и стахановцем был, и физкультурником, и трезвым, и политически грамотным. Ну совсем сдурели!

Дмитриева расстреляли, но кремлевским стратегам эта история настроение испортила. Дмитриеву облыжно вписали в следственное дело: «Находясь в камере, кричал: „Да здравствует Гитлер!“», и еще бдительней стали вылавливать недовольных — развелось их уйма!

…До покушения, и тоже неудачного, на другого великого фюрера — Гитлера оставалось более двух с половиной лет.

В четверг 20 июля 1944 года начальник штаба Резервной армии полковник граф фон Штауффенберг, стоявший во главе широко разветвленного заговора, взорвал мощную бомбу в ставке Гитлера близ Растенбурга. Цель была благородной: сохранение германской армии от бессмысленного уничтожения.

Взрыв в помещении для совещаний наделал много грохота и разрушений. Тут одной фарой не обошлось. Громадный дубовый стол с массивной доской разлетелся на куски, потолок частично рухнул, оконные стекла улетели за несколько десятков метров. Как, впрочем, и рамы. Лучший стенографист Третьего рейха Бергер погиб на трудовом посту. Трое были ранены. Один офицер (имя для истории не сохранилось) вылетел вместе с рамой и стеклами в окно. Зато генерал-заговорщик по фамилии Фельгибель, которому было поручено сообщить о смерти вождя нации, от ужаса едва не впал в столбняк. Он увидал, как покрытый гарью, в обгорелом и изодранном в клочья мундире, тяжело повиснув на Кейтеле, из бункера на свет божий появился неубиваемый Адольф Гитлер.

Согласно медицинскому свидетельству, у фюрера «на правой ноге в области ляжки имеются ожоги первой и второй степени, наполовину обгорел волосяной покров головы, барабанные перепонки лопнули, правая рука частично парализована». Про остальные повреждения сведений нет, но они, думается, были.

Гитлера спасла его… близорукость. В момент взрыва он почти лежал на столе, рассматривая карту.

Нечистый фюреров хранит, а всех заговорщиков казнили.

Впрочем, вернемся назад, к событиям военной зимы 1941 года.

Близ города Мюнстерэйфаль в Рейнской области, в красочном местечке под кодовым названием Вольфсшлюхт, в декабре сорок первого года расположилась ставка вермахта.

Помещения были обставлены в соответствии со вкусом хозяина — Гитлера: только самое необходимое. Из роскоши — на стенах картины старинных мастеров и гравюры любимого фюрером Мартина Шонгауэра.