Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

— Это что, очередной грабеж?

Бунин усмехнулся:

— Во всем мире правительства обеспокоены тем, чтобы их граждане жили в довольстве и спокойствии, а у нас правители делают все возможное, чтобы мы существовали в страхе и нищете. Ну а что дальше в этом приказе?

— Тут речь о том, что остатки имущества будут отнимать согласно расписанию — сегодня у одних, завтра у других.

— Рук не хватает!

— Изымальщики названы деликатно «контролерами». В указанное время закрывают все лавки, магазины и прочая. Кто этого не сделает — подлежит расстрелу. Кто переносит или перевозит товары во время «контроля» — тоже расстреливаются на месте: «Первое. Комиссия производит осмотр квартир в определенной ей территории. Второе. Осмотр распространяется на все без исключения квартиры. Список вещей, подлежащих конфискации и берущихся на учет: а) обувь. Сапоги отбираются, ботинки оставляются только те, которые находятся на ногах владельцев…»

Бунин недоверчиво покачал головой:

— Неужто такая дикость написана? Покажите!

Убедившись, что собеседник не шутил, изумился:

— Прежде это делали воришки — на большой дороге под покровом ночи грабили запоздавших прохожих. Теперь уголовники захватили громадное государство, грабят и насилуют его многомиллионное население. И это на глазах всего «цивилизованного мира»…

— Которому на нас наплевать! — с наигранной веселостью откликнулся Дон-Аминадо. — Если у большевиков и осталось что-нибудь из человеческих чувств, то они очень ловко сие скрывают. Но давайте наслаждаться перлом революционной гуманности. «…б) белье. Дозволяется иметь не более одной рубахи, одних кальсон, носков — две пары, чулок — две пары, носовых платков — три штуки; в) платья. Одежда мужская и женская оставляется та, что надета на контролируемых, но не более чем по одному костюму или платью; г) продукты. Все продукты отбираются, за исключением необходимых в течение трех дней; д) деньги и ценности. Все ценности, золото, серебро, иностранная монета полностью изымаются. Деньги оставляются у владельца не свыше одной тысячи рублей на каждого контролируемого, причем отсутствующие члены семьи в расчет не берутся» [1] После выхода предыдущих изданий «Катастрофы» многие спрашивали: «Неужели этот изуверский указ подлинный?» Да, дорогие читатели, этот и все остальные документы большевистской эпохи подлинные, я их лишь сократил. ( Здесь и далее примеч. авт. ) . Ну, — закончил Дон-Аминадо, — все виновные в «нарушении», понятно, — кхх! — к стенке.

Бунин был потрясен.

— Это как понимать? Припрутся ко мне домой «товарищи» в коже и с оружием, начнут рыться в моих вещах, грабить?..

— Да, теперь надо ожидать «контролеров».

Бунин свернул бумагу:

— Это надо сохранить для потомков. Иначе не поверят, что мы видели и что пережили. Ужас!

— Иван Алексеевич, не отчаивайтесь. Это только кажется, что нынче дела идут плохо. Скоро они будут гораздо хуже, — грустно пошутил Дон-Аминадо.

Лакей поставил на стол покрытый тонкой влагой графинчик с водкой, кетовую икру, соленые грибочки, тонко нарезанные ломтики швейцарского сыра и с дразнящим аппетит запахом анчоусы.

— Да, без такого приклада этот страшный документ не выдержишь! Это настолько дико, что даже смешно. Ваше здоровье, «товарищ контролируемый»!

Водка немного разогнала печаль, а тут возле эстрады началась потасовка. Несколько здоровых парней вразмашку хлестали друг друга. Опрокинули стол. Звенела разбиваемая посуда. Взвизгнули барышни. Дерущиеся тяжело сопели, рвали друг на друге рубахи. Кто-то вытирал с лица кровь, кого-то без чувств тащили на руках.

Скрипач, склонившись к своему несчастному инструменту, не останавливаясь, извлекал ядовитые звуки. Необъятных размеров девица с одесским акцентом запела «Бублики» неожиданно красивым и густым меццо-сопрано:

Зал нетрезво, но с энтузиазмом поддержал:

И снова, выламывая пухлые руки, певица взяла соло:

— Эх, Аминад Петрович, все мы тянемся к гробу, а все-таки не только пьем, но и что-то пытаемся делать в литературе. Содвинем бокалы за великий русский язык и за русскую литературу — лучшую в мире!

— Целиком и полностью поддерживаю вашу платформу, — согласился Дон-Аминадо.

Драчуны успокоились. Они вновь сели за столы, швырнули кучу ассигнаций «за шум и повреждение мебели» и продолжали мирно гулять, обнимаясь с теми, кто минутой прежде их дубасил.

— Боюсь, — сказал Бунин, — что так случится и с народом: закончатся «революционные перемены», и те, кого большевики грабили, унижали, быстро забудут об обидах, простят этим выродкам. Выпьем за Россию, чтобы она возродилась в прежнем величии!

Выпили. Дон-Аминадо прокомментировал драку:

— В результате обмена мнениями выяснилась не истина, а количество пострадавших. И хорошо, что у нас есть еще на что выпить. Да-с, лучше заработать честным трудом много, чем нечестным — мало.

…Домой они возвращались в полной темноте. Направление держали по скудному свету занавешенных окошек. Долгое молчание прервал Бунин:

— Все отбирают: и деньги, и одежду, и человеческие жизни. — Голос его сделался стальным. — Только пусть знают эти сукины дети: наши души они никогда не отберут. Никогда и ни за что!

Грозная весть со скоростью молнии облетела Княжескую улицу:

— Идут с обысками! Изымают подчистую…

Супруги Бунины, которые было направились на базар, с дороги заспешили обратно домой. В страшной панике торопились спрятать «излишки».

Но более всего, больше даже, чем за черную сумочку с фамильными бриллиантами, боялся Бунин за некий стратегический груз, ими спрятанный, и за который вполне могли расстрелять. Впрочем, об этом чуть позже.

И вот ровно в десять утра в парадные двери, через которые никто никогда — как у нас повсюду заведено! — не ходил, раздался грозный стук.

Вера, подобно наседке, у которой коршун хочет похитить птенца, еще быстрее закружилась по комнате, пытаясь куда-нибудь поглубже спрятать три аршина дешевенького ситца.

Бунин окаменело сидел за письменным столом, мысленно творя молитвы и приготовившись к расстрелу.

Грохот внизу продолжался с устрашающей силой.

Вера засунула наконец этот несчастный ситец в самое неудачное место — в самовар.

Топ-топ-топ! Это на первом этаже торопливо застучали ногами красноармейцы. Там уже начался обыск.