Леонид Дайнеко - Железные желуди

- Княжич Глеб, кланяйся и ты моей дочери, - потеплевшим, но по-прежнему властным голосом произнес Миндовг.

Далибор поклонился Ромуне и краем глаза заметил, как насу­пился Войшелк. Неужели они, брат и сестра, враждуют между собой? Как можно не любить эту красавицу, чей мелодичный голос полнится счастьем, как спелая ягода соком? А может, Войшелк, будучи неравнодушен к сестре, ревнует ее ко всем ос­тальным мужчинам? Ибо каждый из них (в этом у Далибора не было сомнений) мысленно, как пчела в медоносный цветок, впи­вался в пунцовые уста княжны.

Довольный, Миндовг крепко обнял, поцеловал Далибора. И снова у того перед глазами мелькнул железный желудь, свисав­ший на тоненькой серебряной цепочке с загорелой шеи кунига­са. Откроется ли ему когда-нибудь тайна этого желудя? Узнает ли он, Далибор, кем все-таки доводится ему рутский кунигас?

- Не облизывайся на Ромуне, - сжав Далибору плечо, пошу­тил Миндовг. - С галицким снязем она помолвлена. Через два лета поедет в Галич. Тебя же, я знаю, тоже дожидается княжна из Волковыйска. Не так ли?

- Верно. - кивнул Далибор.

- Еще больше прирастет земля Новогородокская, - словно бы пожаловался Миндовг. - А что ноне у меня есть? Клочок лесов да болот. И тот норовят вырвать из рук... - Он взмахнул кула­ком, но вдруг, как бы что-то припомнив, спросил: - Твои, кня­жич, пути на ловах не пересекались с Висмонтом и Спрудейкой? - И остро-остро, каким-то хорьим взглядом зыркнул на Далибо­ра. Такие настороженно-испуганные глаза Далибор видел на ли­це у кунигаса впервые.

- Я был со своим воеводой Хвалом, - спокойно ответил он. - Висмонта и Спрудейку повстречал, когда их уже везли на со­жжение.

Про себя же подумал: “Не нравятся мне, кунигас, твои глаза”. Миндовг с заметным облегчением вздохнул и, как самому близ­кому другу, пообещал Далибору:

- Только начнет желудь с дуба осыпаться, поедем с тобой, княжич, еще на одну охоту. Эго будет не то, что сегодняшние ловы. Однако сам увидишь. Скажу одно: далеко не каждого гос­тя приглашаю я на эту охоту. А тебя вот уже, считай, пригласил.

V

Миндовг сдержал слово. Прошло-пролетело четыре или пять седмиц, несколько раз успели рутчане и новогородокцы скрестить оружие с Товтивилом и Эдивидом, тут оно и случилось: в окно светелки, где жил Далибор, постучал легкой костистой рукой этот малозаметный человечек:

- Кунигас княжича Глеба в своем нумане видеть хочет.

И исчез без следа. Может, и впрямь примерещился? Од­нако Найден, верный холоп, который непостижимым обра­зом уже знал в Руте всё и всех, уверенно сказал:

- Это Козлейка, Миндовгов виж и наушник. Говорят, он при кунигасе словно тень - всегда и всюду при нем.

Подстегнув память, Далибор вспомнил это заостренное лисье личико с бесцветными глазами, глядевшими из глу­боких глазниц, как из колодцев. На ловах в пуще этот Коз­лейка все время держался подле Миндовга и был как бы продолжением его левой руки.

Далибор накинул плащ, опоясался мечом и пошел в нумас. Во всем ощущалось дыхание осени. Завывал студеный ветер, обдавал мелким моросящим дождем. Еще день-другой назад радовали глаз зеленые купы деревьев на гори­зонте, а нынче они уже были наги, раздетые холодом и вет­ром. Сквозь проломы в тучах проступало низкое, наводя­щее тоску небо.

Кунигас ждал княжича. Был он в богатом собольем тулу­пе, в такой же шапке. Откровенно удивился, увидев, как легко одет Далибор.

- Куда это ты, княжич, собрался? Бабочек ловить? - И приказал Козлейке: - Принеси княжичу Глебу шубу с мое­го плеча.

Пока тот бегал в терем, Миндовг, лукаво прищурившись, спросил:

- Как полагаешь, княжич: растут ли ночью деревья и трава?

Вопрос был неожиданным, шел вразрез и с мыслями, за­нимавшими Далибора, и с тою унылой хмарью, что была разлита в округе. Осень... Слякоть... Разве в такую пору может хоть что-нибудь расти? В этом духе и ответил.

Видя растерянность новогородокского княжича, рассме­ялся.

- Я не о том. Ну, пусть не осень. Растут ли, скажем, ве­сенней ночью деревья и трава.

- Видно, растут,- обронил Далибор и добавил на всякий случай: - Если им не спится.

Он так и не понял, к чему был задан вопрос. Козлейка принес шубу, пособил Далибору влезть в нее. Поехали в легкой бричке с кожаным верхом, запряженной парой гне­дых коней. Козлейка был за кучера.

- При нем можешь говорить все, - со значением указал кунигас взглядом на его спину. Спина ответила - показа­лось Далибору - неуловимой дрожью и опять словно ока­менела, выражая только одно - ожидание. Так ждет своего часа натянутая тетива лука.

Ни Найдена, ни Веля, ни Костку на позволил взять с со­бою Миндовг. Буркнул в темно-рыжую негустую бороду:

- Не для их глаз это зрелище!

"Что же он хочет мне показать?" - ломал голову княжич и не находил ответа. Одно было ясно - речь шла об охоте.

Впереди и позади брички частили на резвых кониках сотни полторы Миндовговых дружинников, копытили хля­бистую скользкую дорогу: чвяк... чвяк... чвяк... Иные из дружинников от холода натянули на лица шерстяные вя­занные маски с прорезями для рта и глаз.

- Мелки в Литве кони, - оглядывая свой эскорт, сказал кунигас.

Кони и впрямь, что бросилось в глаза и Далибору, были мелковаты, причем самой разной масти. Такого новогородокский либо широкогрудый ливонский конь запросто мо­жет подмять под себя. Правда, это зависит от того, кто в седле.

- Кони мелки, а великих и славных мужей возят, - слов­но угадав, о чем думает новогородокский княжич, не без самодовольства закончил мысль кунигас.

Бежала навстречу поклеванная каплями дождя дорога. С ходу перемахнули по гребле какую-то речушку.

- В воде у нас гудёлки живут. Это вроде ваших русалок, - разъяснил Миндовг. - В полнолуние всплывают из глу­бин, поют, водят хороводы, заманивают к себе молодых хлопцев. А заманят - защекочут до смерти. Мно-о-ого мужской силы лежит на дне рек и озер.

- У нас, в Новогородокской земле, русалками оборачи­ваются новорожденные девочки, ежели их некрещеными возьмет смерть, - поддержал разговор Далибор. - Любят они раскачиваться на деревьях. Облепят ветки, которые по­толще, и каждого, кого увидят, зовут: "Иди к нам на каче­ли, потешь душу!" Попробуй-ка устоять. Одно спасение: если при тебе есть что-нибудь железное. Покажешь железо - тут же исчезают, только следы на песке остаются.

- Приехали, - сказал Козлейка, натягивая вожжи. До этого, как и надлежит слуге-кучеру, он сидел неподвижно и безмолвно, точно камень.

Перед Далибором, перед притихшими литвинами во всей своей величавой красе встала спелая, в расцвете сил дубра­ва. Сотни, тысячи дубов единой семьей простирали к небу мощные, внушительной толщины руки-ветви. Они, эти вет­ви, не помышляли о прямизне, изгибались, шли на излом: дуб должен был показать, подставить солнцу каждый свой листок. Под порывами ветра с высоты долетал металличе­ский шорох потемневшей листвы. С гулким стуком падали к подножью деревьев мокрые, налившиеся яростной жиз­ненной силой желуди. Каждый из них отвесно летел вниз, не отклоняясь ни на пядь, и ложился вблизи породившего его дерева. Вместе с желудями летело, опадало на землю множество мелких веточек, несущих по три-четыре пожел­тевших листка: дуб очень любит свет и, чтобы не расходо­вать его понапрасну, как бы отряхивает, очищает от лиш­ней поросли свою гордую, высоко поднятую голову. Это о нем говорят: любит расти в тулупе, но с непокрытой голо­вой. Между тем листопад уже не только задел верхушки, но испятнал и кроны. Сквозь частокол могучих стволов про­рывался ветер, закручивался вихрем в глубине дубравы, разбрасывая, разметая во все стороны мертвый лист.