Леонид Дайнеко - Железные желуди

Сколько отмерил он солнцеворотов? Сто? Триста? Тыся­чу? Он не знал. Казалось, он жил всегда и будет жить до тех пор, пока существует сама жизнь: пока кто-то кого-то пожирает, пока есть клыки, зубы, когти, копыта, клювы, ядовитые жала, пока есть желудки, куда кого-то можно за­пихать, пока есть аппетит.

А когда-то и он, Жернас, был всего лишь рябеньким, в полоску комочком жизни - таким родила его весной в теп­лом болоте мать. У него было целых двенадцать полосатых братиков и сестричек. Впрочем, это его особо не занимало. Он шастал по болотам и ел, ел. Даже во сне он ел. На скри­пучих санях молчаливые люди с копьями в руках и сосуль­ками в бородах увезли хмурой зимою из пущи его мать. Исчезали и исчезли один за другим братья и сестры. А он ел. Нет, это был не голод. Это была священная ненасыт­ность. Это действовал Законов силу которого сменялись поколения диких кабанов, пересыхали одни болота и зарас-тали слепою травой, чтобы стать болотами, заброшенными в лесах озерами.

Жернас наливался жиром и силой, рос и... продолжал есть. Шкура на нем твердела, превращалась в броню.

В один прекрасный день он вдруг на всю жизнь понял, что нет более вкусной, более желанной пищи, чем желуди. Они падали на землю с дубов, сверху, Можно было подумать (да он так и думал), что их посылает ему само небо.

Жернас упорно стал искать дубовые леса. Он давно уже отбился от стада и добывал пропитание в одиночку. Зачем делить с кем-то еду? Даже подружками не обзаводился потому что те, когда готовятся привести поросят, слишком много едят.

Беспрестанные ухищрения в поисках пищи развили и отточили его мозг, он стал считать себя самым умным не только среди сородичей, но и людей. Хотя с людьми, конечно, тягаться было трудно. Давно-предавно (Жернас помнил те времена памятью предков) они начали поклоняться дубу, стали огораживать и охранять священные дубравы-алки. "Еще бы не объявить священным дерево с такими вкусными, прямо божественными плодами", - со­глашался с ними Жернас, обегая городьбу вокруг, пытаясь подрыться под нее или сделать в ней пролом, Но всюду его встречали загодя, били кольями по рылу, метали в него камни, копья. Обломок копья он и поныне носит в левом боку.

Всего досаднее и невыносимее было то, что в дикой пу­ще тоже встречались дубы, и не так уж редко, но он, Жер­нас, во что бы то ни стало хотел вволю наесться желудей именно в священной дубраве, со священных деревьев. Он спал, отмокая всею тушей в трясине, и во сне сами кати­лись ему в пасть желуди из недоступной алки, такие хру­стящие, крупные, сладкие. Он аж давился ими, аж за ушами трещало, а когда просыпался, когда приходило сознание, что во рту у него пусто и желудок тоже пуст, принимался плаксиво повизгивать, крушить безжалостным рылом оль­шаник. Ходуном ходило все болото.

Однажды он проломил все же городьбу и ворвался, вле­тел в алку. Но опять встретили его люди с дубинами, коль­ями, копьями. Посыпались удары. Он упал, обливаясь кро­вью. Его хотели уже прикончить, топор уже был занесен над ним, как вдруг некий малорослый человечек, которого называли Козлейкой, властным окриком остановил всех, без малейшей робости взял его, Жернаса, за ухо, потом лег­кими пальцами стал почесывать за этим самым ухом. Так они встретились, Жернас и Козлейка. Можно только удив­ляться, как быстро нашли общий язык дикий кабан с чело­веком. Кабан хотел потешить свою утробу, отведать такого, что не у каждого бывает на зубах, изысканного. Человек же всегда мечтал о власти, причем тоже особой, изысканной. Мелкий душою, как и ростом, он хотел возвыситься надо всеми, светить всем, но при этом быть для людей не солн­цем, а ночным холодным месяцем. Только всегда быть на виду, только висеть у людей над головами! Сошлись на том, что человек научил кабана добывать требуемую пищу, а тот согласился по-своему служить ему.

Далибор с сочувствием и даже с какою-то нежностью смотрел на Жернаса. Хотелось крикнуть, замахать руками, подать лесному красавцу знак, что он в опасности.

Жернас поднял голову, фыркнул, стегнул закорючкой-хвостиком себя по ляжке, как бы подгоняя, и уверенно дви­нулся вперед, к открытому входу в стенку-ловушку. "Крышка тебе", - подумал Далибор.

Жернас шел решительно, величаво. В розовом солнечном свете он был несказанно красив, словно выкованный из ме­ди или даже червонного золота.

И тут Далибор увидел такое, что заставило его податься вперед и протереть кулаками глаза. Из-за взлобка, из ло­щины, скрывавшейся за ним, в звенящей тишине вдруг по­казалось, вылилось огромное стадо диких свиней и, как на привязи, потянулось вслед за Жернасом. Их было сотни две, если не больше: громадные и совсем маленькие, самцы и самки, толстые и худые. Шли зеленовато-серые и бурые, в цвета грязи: перед тем как пуститься в этот путь, отлежи­вались в болоте. Взгляды всех были околдованно прикова­ны к Жернасу - красавцу и великану, их признанному, как понял Далибор, вожаку.

Безмолвная живая река с обеих сторон обтекала взлобок и снова сливалась. Она ближе, ближе... Уже можно было услышать дыхание этой массы, приглушенный травяным ковром топот копыт. Жернас, как и подобает самому силь­ному и самому мудрому, бодро ступал впереди, свив хво­стик баранкой. Этот веселый, подвижный хвостик был зна­ком, сигналом для тех, кто следовал за вожаком: "Все хорошо, все спокойно.,. Скоро будем там, где ждет вас много отличной еды".

Охотники в засаде затаили дыхание, а иные даже втяну­ли головы и зажали руками рты и носы. Каждый в мыслях умолял Пяркунаса, чтобы не наслал в такую ответственную минуту кашель или потребность чихнуть. Один-единственный звук - и после охоты ты можешь угодить не за пиршественный стол, а к Козлейке в пыточную, где все происходит просто: причинил ущерб кунигасу рукой - от­давай руку, навредил носом, чихнул, - отдавай нос.

Жернас безбоязненно вошел в ловушку и, не задержива­ясь, подался в самый дальний ее угол. Разномастная болот­ная рать ввалилась следом за вожаком. Тишина враз смени­лась визгом, хрюканьем, чавканьем. Все спешили урвать, напихать в свои утробы как можно больше еды - рассы­панных внутри сруба желудей. Тут и там сосед хватал со­седа зубами, полагая, что тот опередил его, стащил лаком­ство у него из-под носа. Козлейка выждал, когда последний кабан войдет в ловушку, и махнул рукой. Заждавшиеся еге­ря и лесники с грохотом опустили слеги-засовы. Началось то, что скорее всего можно назвать бойней.

Все это время Далибор видел Жернаса - попробуй-ка по­терять из виду такую громадину. Вот-вот и его прикончат дубиной или топором, и ляжет он рыло к рылу со своими болотными собратьями. Но, на удивление, смерть благопо­лучно обходила вожака. Исполин, ступая по лужам крови, спокойно и бесстрастно прошествовал в самый угол ло­вушки, и там один из егерей проворно отворил перед ним хитро врезанные в стену воротца. Далибор и не заметил бы их, если бы те не распахнулись. Жернас, словно забыв про свою величавую осанку и непомерный вес, резво юркнул в них, и воротца тут же захлопнулись, едва не прищемив ры­ло кабанчику, который в доверчивой простоте своей хотел было вырваться на волю вслед за вожаком. Даже не огля­нувшись на сруб-ловушку, где один за другим испускали дух его сородичи, исполин потрусил в сторону священной дубравы-алки, к которой у него уже давно была протоптана в густой траве одному ему известная тропка. И там перед ним распахнулись замаскированные в городьбе специаль­ные воротца. Жернас, который с утра ничего не ел, терпе­ливо дожидаясь этой минуты, с поросячьим визгом ринулся к подножью священного дуба и стал жадно подбирать с земли и отправлять в рот такие вкусные, такие сладкие же­луди. В спешке он вместе с желудями вырывал траву, ки­шевшую муравьями, и глотал, глотал. А рядом были другие дубы, много дубов, и под ними навалом лежали желуди. Даже он не в силах был съесть их все, и от сознания этого ему сделалось жаль самого себя, он визжал, ел и плакал бесцветными слезами. Потом, набив брюхо так, что оно во­лочилось по земле, тяжело заколыхался, пополз, как гора, из дубравы. Хотелось пить. Он прошел вблизи стенки-ловушки, где уже было тихо и лишь остро пахло свежей кровью. Там готовили к переноске туши, смеялись доволь­ные люди. Козлейка увидел его, крикнул: "Проходи, Жер­нас, проходи! Ты у нас сегодня молодцом!" - и даже пома­хал ему, как человеку, рукой. Жернас перевалил через взлобок, спустился в ложбину, к болоту, побрел по холод­ной рыжеватой воде, ломая хрупкую осоку, счастливо сопя. Наконец, облюбовав удобное местечко, остановился, по­грузил рыло, а за ним и всю свою тяжеленную голову в бо­лотную тину и начал без спешки цедить из нее влагу. Уто­лив жажду, лег, сыто зажмурил глаза. Сколько ему солнце­воротов? Сто? Триста? Тысяча? Он не помнил, не знал и не хотел знать. Сегодня он вволю, всласть наелся желудей из-под священного дуба. Это - главное. Настанет час, и он опять побежит по пущам и болотам - сильный, красивый, мудрый. Из кустарников и тростника, с черных дотлеваю­щих вырубок, из моря рыжей осоки он опять поднимет де­сятки, сотни собратьев, сколотит новое стадо, и новые бе­долаги поверят ему, ибо нельзя не поверить Жернасу. Они настолько поверят ему, что пойдут за ним искать добычу при свете солнца, хотя обычно делают это по ночам. А он будет славить Козлейку, который так здорово надоумил его.