Леонид Дайнеко - Железные желуди

Много труда и сил потребовала эта подводная дорога, имя которой - кальгринд. Сперва на самое дно трясины почти целый солнцеворот валили камни. Трясина глотала и глотала их, но в конце концов насытилась. Потом валили сосны и вперехлест клали бревна. Старательно мостили до­рогу. Как было не стараться, если от нее зависела жизнь. В мирное время дорогу метили вешками из лозы. Едва же по­давал о себе знать враг, едва в пуще на подходе к болоту загорались сигнальные костры, вешки вырывали и дорога исчезала с глаз. Знало ее первое лицо в болотном городке и его ближайшие слуги. Большинство же из тех, кто в пору опасности находил прибежище в городке, без проводника ни за что не смогли бы ее найти. Случалось, неожиданно умирал или погибал человек, хранивший тайну дороги. Его наследники и сородичи тонули тогда в трясине в поисках ходов-выходов и очень часто так и не добирались до суши.

Незадолго до того, как углубиться в болото, Далибор, к великой своей радости, увидел, наконец, воеводу Хвала, Костку, Веля, Найдена, почти всех дружинников-новогородокцев.

- Троим нашим не повезло. Лежат в Руте, - сказал Хвал, отечески обнимая княжича. - Думал я, грешным делом, что и тебя затерли где-нибудь нехристи, что больше мы не уви­димся. Однако Бог милостив. И с того света скажу ему спа­сибо.

Воевода размашисто перекрестился.

Найден, увидев Далибора, так и присел от радости, всплеснул руками:

- Княжич, княжич, беды мне с тобой не обобраться. Где ты ездишь? Где ходишь? Меня же князь Изяслав по шею в землю вгонит, ежели без тебя в Новогородок ворочусь. А ты хоть поел на этих, будь они прокляты, ловах? Помнишь, как славно мы в Новогородке едали? По четыре утки-пташечки, по горшочку сытной кашечки...

Все рассмеялись.

Подошел Костка, сказал в четверть голоса:

- Зря мы с Миндовгом важдаемся. Давспрунк и Товтивил с Эдивидом в большую силу вошли. Можно сказать, вся Литва у них в кармане.

Далибор пристально посмотрел на ляха:

- Откуда тебе это известно?

- А ты не видишь, княжич? Целая выправа крыжовапротив Миндовга сплотилась, хотя тут, в Литве, своим богам молятся. Со всех сторон идут на рутского ку­нигаса. Не устоять ему.

- Свою судьбу и на коне не объедешь, - подумав, отве­тил Далибор. - Но сдается мне, Костка, что ты плохо зна­ешь кунигаса Миндовга.

- Кунигас как кунигас, - помрачнел Костка: не привык, чтобы ему перечили даже те, кто рожден в княжьих пала­тах.

- Все же он не совсем обычный кунигас, - вел свою ли­нию Далибор - Не такой, как все. У него есть за что свою и чужую кровь проливать.

- А у Товтивила с Эдивидом... - начал было Костка.

- Товтивил и такие, как он, видят перед собою только стол, полный питья и яств. Миндовг видит перед собою державу, - решительно перебил его Далибор. - Если мы в Новогородке хотим взять под свою руку то, что когда-то обронил Полоцек, нам надо опереться на Миндовга и его людей. Пусть за нас, а не против нас поднимается их меч.

Последними словами княжич и лях обменивались, бредя уже по колено, а потом и по грудь в зеленой болотной воде. Впереди всех, высоко подняв горящий факел, шел провод­ник. Он то и дело останавливался, морщил лоб, припоми­нал одному ему известные повороты на этом изматываю­щем пути, брал то влево, то вправо - ни дать ни взять заяц, спасающийся от лисы. Вели на поводу коней, и несколько из них сломало ноги. Приказ Миндовга был: коней прикан­чивать, а окорока нести на себе. Осада могла длиться не один день, а вою, если приходится совсем круто, не привы­кать есть конину.

Наконец дошли, доползли, ступили на твердую землю. Одежда у всех взялась жесткой коркой.

Болотный городок был обнесен бревенчатым тыном. На самом высоком месте острова, в специально вырытой яме, хранили оружие и зерно. Воду брали из колодца-студни, подле которого Миндовг сразу же выставил охрану. Было тесно и шумно. Разложили костры, обсушивались, сдирали с себя налипшую болотную тину.

- Мы как лягвы зеленые, - смеялся Найден, драя конской щеткой Далиборов кожух.

- Ты, может, и лягва, а я новогородокский вой, - в тон ему ответил дружинник Вель. - А коль ты лягва, так лезь назад в болото.

И с шутливой угрозой он схватил холопа за шкирку.

То-то было радости, когда Далибор встретил в болотном городке Войшелка. Тот тоже расцвел улыбкой. Сели на ку­чу камней, что была насыпана у подножья тына. Пользуясь случаем, травники обмотали Войшелку раненое плечо бе­лым льняным полотнищем, тонкими звериными шкурками.

- На ловы ездил? - спросил Войшелк.

- Ездил, - кивнул Далибор.

- И Жернаса видел?

Далибор не успел ответить, как Войшелк, полыхая гне­вом, вскочил, заговорил с жаром:

- Как у меня руки чешутся его убить! Всадить копье на всю длину в его жирное мерзкое брюхо! Поверь, когда-нибудь я его убью. Вот подумаю, как он, подыхая, будет визжать, скулить, ерзать в грязи у моих ног, - и я счастлив!

- За что ты так не любишь какого-то кабана? - с живым интересом спросил Далибор.

- Ненавижу предателей, отступников, тех, кто несет ги­бель своим, - прищурился Войшелк и вдруг сокрушенно уронил голову на руки. - Это все Козлейка, все он... Не зря говорят, что мягкий червь твердое дерево точит. Таким вот червем проник он в душу моего отца, кунигаса. Стоит им самую малость побыть один на один, как отец становится зверем. Я убью и Жернаса, и Козлейку. - Ничуть не опаса­ясь малознакомого человека, каковым был для него Далибор, рутский княжич изливал перед ним свою горечь и обиду. Под конец сказал: - И еще одно несчастье на нас свали­лось: нет нашей Ромуне.

- Как нет? Где же она? - вздрогнул Далибор.

- Никто не знает. Прошлой ночью, еще до нападения на Руту, понесла она жертву Пяркунасу. Она и раньше часто одевалась вайделоткой и вместе с другими вайделотками ходила поклониться священному огню. Наша Ромуне не та­кая, как иные девушки. Была...

- Какая же она? - не принимая душою слова "была", с затаенной дрожью в голосе спросил Далибор. Он поймал себя на том, что от услышанной новости у него болезненно перехватило дыхание. Красавица-литвинка с темно­-зелеными глазами и светлым пеплом волос, оказывается, уже была по-особенному дорога ему.

- Ну, к примеру, другие княжьи да боярские дочери, па­лец покажи, хихикают, смехом давятся, а она - нет. По лесу любила бродить, по лугам. Венки красивые плела. Христу, правда, без охоты молилась. Разве что мать заставит. Она, как отец наш, к Криве-Кривейте ездила, к старой литовской вере тянулась. Нам с нею, скажу тебе правду, княжич, даже подраться случалось. Смешно: я, мужчина, брат, - и дрался со своею сестрой. А она гордая была: обид никогда и нико­му не спускала. Да что теперь говорить? - Войшелк удру­ченно махнул рукой. - Пойду. Там мать плачет.

Далибор остался один. Острая внезапная тоска холодным пламенем полыхнула в самой глубине души, и не было от этой тоски спасения. Сердце зашлось в обиде на жизнь, на­сылающую на людей беду за бедой. Лежит в головешках Рута... Теперь вот исчезла Ромуне... Доколе пребудет такая несправедливость на белом свете? Но тут трудно что-либо придумать. Сказано же в Священном писании: страх Божий несите превыше всего.