Леонид Дайнеко - Железные желуди

- Алка, - взволнованно выдохнул Миндовг, снимая шап­ку.

Далибор уже слышал это слово, знал, что оно означа­ет. Алка - священный дубовый лес, твердыня древней литовской веры. Дуб, а не какое-либо иное дерево из­брали боги, чтобы в шуме его стойкой листвы посылать свое благословение и свои приказы всем, кто поклоня­ется Пяркунасу. Дуб не боится молний, он сам - сын молнии. С высоты отведенных ему веков жизни смотрит он на сменяющиеся поколения людей, видит, как мла­денцы, спавшие в колыбелях в его тени, растут, наби­раются сил, становятся воями, потом - старцами, обла­дателями белых, как снег, бород. Старцы умирают, ло­жатся легким пеплом на поминальных кострах, но, как те же желуди, приходят на эту зеленую землю новые люди, чтобы чтить и сберегать то, что вело по жизненным дорогам их дедов,

Литвины начали совершать свою молитву. Далибор стоял поодаль, тоже сняв шапку. В его христианском Новогородке священным древом, благословенным самою Богородицей, священнослужители объявили белую березу. Над дубом же язвительно надсмехались, ибо он был деревом старой, языческой веры. А что языческое (поганское, как они говорили) - то все дурь и блажь, а тот, кто верит в ста­рых богов, тоже глуп и темен, проще сказать - дубовая голова. А еще проще - дубина стоеросовая. Но вот стоит ря­дом Миндовг, неугомонный, с жесткими глазами кунигас, и говорит, что дуб - щит его народа. И Далибор верит ему, потому что видит, как горят глаза у литвинов, какой любо­вью светятся их лица. Литвин никогда не срубит дуб, луч­ше даст на отсечение руку или ногу. А, скажем, в Рязан­ском православном княжестве дуб не в таком почете, но и там он - щит и страж. Спасаясь от татарской конницы, ря­занцы вырубают целые дубравы, кладут их кронами к югу, и встает в голой степи, наводит страх на ошеломленных степняков непроходимая и непроезжая, ощетинившаяся ро­гами стена.

Далибор опустил глаза и в облетевшей дубовой листве увидел среди других желудь, успевший уже прорасти. Крепким белым корешком, этакой кривулькой, он нащупал землю, его розовые сочные семядоли разошлись, раскры­лись, и на белый свет осторожно выглянула маленькая по­чечка. Желудю еще предстоит перезимовать, и если он не поддастся морозу, то будущей весной быстро пойдет в рост. Уже не желудь - дубок. Но сколько испытаний ждет его впереди!

- Видал наши священные дубы, княжич? - растроганно спросил Миндовг. - В них могущество литовской земли. Клянусь богам: я вознесу Литву на такую высоту, о какой мечтать не смеют мои враги. Учат мудрецы: ни во что осо­бо не влюбляйся, чтобы потом не разлюбливать. Знаю, как тяжко это и больно - разлюбливать. Что нож в живую рану всадить. Но я люблю Литву и хочу, чтоб она была моею.

Рядом с возбужденным кунигасом смиренно стоял Козлейка, "самый верный из слуг", как говорил о нем Мин­довг, будучи в хорошем расположении духа. Этого не­взрачного человечка Далибор уже не то чтобы приметил - выделил из бояр и слуг, роем вившихся день-деньской во­круг рутского властителя. Было только не понять, чем именно занимался вездесущий Козлейка. В пути правил лошадьми, потом готовил с поварами обед, ловко поддер­жал под локоток Миндовга, когда тот поскользнулся на мокрой лесной траве. Захотел кунигас утолить жажду с до­роги - Козлейка поднес ему синюю корчажку с каким-то питьем.

- Кто этот человек? - спросил Далибор у немолодого, с забавно обвисшими усами боярина, указав на Козлейку.

Тот сначала не понял, о чем идет речь.

- Ну, кто он? - добивался Далибор. - Боярин? Тиун? Или, может, устроитель княжьих ловов?

Вислоусый литвин наконец сообразил, чего от него хо­тят. Решительно качнул головой:

- Нет, не боярин и не тиун. Просто Козлейка.

Другой боярин, посмелее и побойчее на язык, сказал:

- Он из тех, кто и падая взлетает вверх. Кто, если хочет что-то разглядеть, заходит сразу с обеих сторон. Совет мой тебе, княжич: поостерегись иметь дело с Козлейкой. При­воротным зельем опоил он Миндовга, тот без него и шага не ступит. Гнида гнидой, а великую власть забрал. Хотели было придушить в лесу, да как-то пронюхал, и за него Миндовг пятерых смельчаков-бояр за ковтик взял.

Далибор в силу присущих ему по молодости лет любо­пытства и горячности стал как бы между прочим распуты­вать клубок жизни этого загадочного человека, осторожно выспрашивать о нем. Тот же боярин рассказал, что во время последней литовской свары Козлейка, чтобы показать свою верность Миндовгу, собственноручно убил родного брата и, похваляясь, забросил его отрубленную голову в болотное окно. "Алым пламенем взялось тогда все болото", - возмущенно говорил боярин и, хотя был не из робких, одергивал себя, понижая голос.

Да, видно, не за ту нитку в клубке потянул однажды новогородокский княжич, потому что сам Миндовг, скрывая раздражение, сказал ему:

- Княжич Глеб, меня не интересуют и никогда не инте­ресовали седельничие или там постельничие твоего отца князя Изяслава Васильковича. Думаю, что и мои бедные слуги, которых я кормлю и учу уму-разуму, никого не должны интересовать. Зачем нам, князьям, марать руки в их рабской крови?

Далибор словно язык проглотил. Потом попрекал самого себя: "Глупцу наука. Приехал в гости, так гости, а то взду­мал на кривых санях подъехать".

И вот наконец долгожданная охота. Только самых вер­ных, самых близких людей взял с собою в то холодное вет­реное утро Миндовг. Перед тем как покинуть табор, еще тщательнее утеплились, взяли оружие и двинулись в серый, набухший водою лес, сменивший священную дубраву-алку. Тут тоже изредка попадались выбравшие местечко посуше дубы, но это были тщедушные подобия тех великанов, что радовали глаз в алке.

На устах у всех, кто уже не впервой принимал участие в этой необычайной охоте (а что она будет необычайной, Да­либор слышал из уст самого Миндовга), витало одно­-единственное слово: "Жернас... Жернас..." Далибор вспом­нил, что по-литовски так называется дикий кабан, вепрь. "Что ж, поохотимся на кабанов", - заключил он.

Козлейка шел впереди, вооруженный железным безме­ном с тремя острыми шипами. На лес, на болото наплыл туман, и люди казались в этом тумане серыми призраками. Внезапно под ногою у Далибора предательски хрустнул су­чок.

- Т-с-с-с! - приложил палец к красной оттопыренной гу­бе Миндовг.

Наконец в рассветных сумерках увидели огромное лов­чее сооружение - по-новогородокски стенку. Из толстых еловых кряжей была срублена длинная, сходящая на клин ловушка. Широкий вход в нее в любой миг мог быть пере­крыт толстыми дубовыми слегами. Чтобы по команде пус­тить слеги в ход, часть охотников, в том числе и Миндовг с Далибором, заняли места в тесных привратных клетушках-камерах. Оставалось ждать.

Миндовг, дыша Далибору в ухо, жарко шептал: