Леонид Дайнеко - Железные желуди

Легату с его железной настойчивостью и мудрой обстоя­тельностью удалось-таки отколоть от восставших пруссов князя Святополка Поморского. Святополк испугался ана­фемы и крестового похода, которым ему пригрозили гер­манские и польские князья. Старейшины пруссов, в первую очередь западных областей - Померании, Вармии и Натангии, - подвергавшихся постоянным и ощутимым ударам со стороны Ордена, вынуждены были подписать в Кирсбурге мирный договор. Сиверту было оказано величайшее доверие - вместе с писцом из Мариенбурга Торвальдом он должен был напи­сать текст договора на пергаменте, чтобы современники и даже еще не родившиеся потомки имели возможность убе­диться в человеколюбии церкви. Сиверту досталась та часть текста, где излагались условия и обязательства прус­ской стороны, Торвальду - Ордена. Первым делом надо было изготовить пергамент. Сиверт ни на шаг не отходил от мастеров, работавших над ним. Самый тонкий пергамент получается из шкурок кроликов и белок. Однако останови­лись на шкурках обескровленных телят: лист выходил не­сколько грубее, но выигрывал в цвете - был белоснежным, приятным глазу. Потом Сиверт собственноручно делал циркулем наколы, разлиновывал графитным карандашом листы. Чернила изготовили из дубовых орешков и коноп­ляного масла. С превеликим волнением и замиранием сердца вывел Сиверт первую букву. Писал лебединым - из левого крыла - пером. Работа была не из скорых, однако никто не подгонял, все понимали, что за этим пергаментом - судьба Ордена и судьба прусского народа. С каждым из прусских старейшин легат Яков говорил, случалось, до поздней ночи: убеждал, упрашивал, угрожал. Пруссы вы­ходили из его шатра с горящими лицами и растерянностью в глазах. Все они в конце концов согласились стать хри­стианами, и каждого неофита Яков горячо расцеловал.

Сиверт делал свое дело с величайшим старанием, но бы­стро уставал. Начинали болеть глаза, дрожала рука. Тогда он с позволения легата выпивал изрядную толику вина и ложился спать, принимая эту свою привилегию как долж­ное. С людьми низшего ранга и происхождения вел себя дерзко, ибо doctoribus atgue poctis omnia licent. Если же кто-либо из них взглядом ли, жестом ли выказывал недо­вольство, Сиверт сочувственно говорил:

-Прости им, ибо не ведают, что творят.

Договор, который упоенно изо дня в день писал Сиверт, начинался так: "Всем, кто будет зреть эти листы, Яков, ар­хиепископ из Люциха, капеллан святейшего папы и испол­няющий обязанности его наместника в Польше, Пруссии и Померании, шлет привет во имя Творца. Всем вам должно быть ведомо, что между неофитами Пруссии, с одной сто­роны, и светлейшими мужами, магистром и братьями Тев­тонского ордена в Пруссии - с другой, имели место жесто­кие разногласия. И вот мы, прибыв в соответствии с апо­стольским мандатом в здешние места, достигли с Божьей помощью единства, примирения".

Много пришлось потрудиться Сиверту, прежде чем ров­ными красивыми строчками легли на белехонький перга­мент слова, которым жить в веках. Снова и снова перечи­тывая договор, монах с ликованием убеждался, что глав­ный и самый жестокий удар, удар, после которого не оста­ется надежды встать на ноги, получали языческие боги и их мерзостные прислужники. "Идолу, которого раз в год, со­брав урожай, они себе придумывают и почитают за бога с именем Курхе, и иным богам, которые не создали ни неба, ни земли, они впредь не станут делать возлияний, но твердо и неизменно пребудут в вере в Господа Иисуса Христа и католическую церковь, а тако ж в послушании и покорно­сти римской церкви. Обещали также, что не станут терпеть в своей среде тулисонов и лигашонов, лживых притворщи­ков, которые считаются у них потомственными жрецами, присутствуют на похоронах и заслуживают адовых мук за то, что зло называют добром и хвалят умерших за злодей­ства и грабежи, за грязь их жизни".

Духовное очищение несла римская церковь в этот дикий для христианского глаза и христианской души мир. "Жен не продавать и не покупать. А то отец покупал себе жену, и после смерти отца она, как вещь, переходила к его сыну. Не присваивать себе мачеху в качестве жены и жены брата не брать. Наследники - только законные дети. Обещали так­же, если родится у них дитя не позднее, чем на восьмой день они доставят его в церковь, чтобы священник окре­стил, а если младенцу угрожает смерть, то пусть какой-нибудь христианин окрестит его, троекратно окунув в воду со словами: "Дитя, я крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа".

Особенно взволновали Сиверта поседние строки, кото­рые вывела его рука:

"Подписали этот наисправедливейший договор и закре­пили своими печатями в отсутствие магистра Ордена пре­освященного брата Дитриха фон Грунингена вице-магистр Генрих фон Ганштейн, маршал Пруссии Генрик Ботель и легат папы Иннокентия IV архиепископ Яков из Люциха. Составлен же сей договор, записанный с трепетом душев­ным рукою брата-доминиканца Сиверта, в 1249 году от Ро­ждества Христова, в седьмой день февральских ид".

Главным лицом, обеспечившим столь весомый успех святой церкви на ниве борьбы с язычеством, Сиверт считал легата Якова, о чем и сказал ему растроганно и страстно. И еще сказал, что когда-нибудь пруссы из чистого золота отольют его статую и поставят ее на самом высоком в Пруссии месте, ибо он, архиепископ Яков из Люциха, ввел их в семью христианских народов. История умалчивает, понравилась ли Якову такая беззастенчивая лесть. Он лишь скромно потупил глаза, молвил:

- Род человеческий как Божий луг, где все цветы одною землей вскормлены и вспоены.

А спустя несколько дней, прогуливаясь с красавчиком Морицем у городской стены, Сиверт услыхал доносящийся из каменной башни над воротами дикий вопль.

- Что это? - вздрогнул монах и безотчетно подался к Морицу.

- Не знаю, святой отец, - был приглушенный ответ. - Говорят, что тут, в Пруссии, братья-рыцари своих пленни­ков из местных превращают в болванов, в которых, трени­руя руку и глаз, копейщики бросают дротики, а лучники пускают стрелы. А еще говорят, - Мориц озирнулся и во­обще перешел на шепот, - что они держат псов-волкодавов и кормят их мясом тех же пленников.

- Да ты в своем уме, сын мой?! - воскликнул возмущен­ный Сиверт. - Это же христианское воинство, а не банда людоедов.

Мориц пал перед ним на колени, простер вверх руки: он пропал, если до кого-нибудь дойдут его безумные речи.

- Успокойся, - легкой рукой погладил темные кудри своего любимца монах. - Я нем, как рыба подо льдом.

У первого же встреченного ландскнехта Сиверт спросил:

- Не скажешь ли ты, сын мой, что за голос исходит вон из той башни?

Ландскнехт в испуге осенил себя крестом.

- Там сидит рыцарь Бенедикт. Посажен на железную цепь, потому что спятил и объявил себя Христом.