Леонид Дайнеко - Железные желуди

Столь жуткая и неожиданная смерть предводителя по­вергла в ужас рыцарей, не говоря уже о ландскнехтах и оруженосцах. Польский князь Збышка Сулимчик тотчас отбыл со своими людьми в Краков, ибо узрел в гибели Мартина Голина грозное предзнаменование. Следом за ним исчезли три английских рыцаря. Ландскнехты разбегались ватагами. Отряд возглавил граф Энгельберт из Майнца. Он сурово обошелся с трусами: приказал повесить двух ору­женосцев. Но не столько его жестокость уберегла отряд отдальнейшего распада, сколько сознание того, что их окру­жают вооруженные язычники, которые, как известно, всех, кого берут в плен, сжигают на жертвенных кострах.

- Лучше быть похороненным по христианскому обряду в родной земле, чем развеяться пеплом в богопротивной Литве, - внушал тем, кто ослабевал духом, Сиверт.

- Как же добраться до родной христианской земли? - спрашивали его.

- Надо вот эту землю сделать христианской, - реши­тельно тыкал ногой в то место, на котором стоял, монах. Но он заметил: хотя все в знак согласия кивали головами, да­леко не все были согласны с ним в душе. Страх обессили­вал людей.

Комтур Дитрих сказал как-то Сиверту, когда никого не было рядом:

- Все мы напоминаем сейчас мудреца Сократа.

- Чем же? - удивился монах.

- Сократ в темнице тридцать дней ждал исполнения смертного приговора. Он знал, что умрет непременно, но не раньше, чем вернется с Делоса священный корабль. Мы тоже тут умрем. Знать бы только, когда придет наш ко­рабль.

- Сын мой, - пристально посмотрел на комтура Сиверт, - очень уж мрачны твои мысли. Молись, и Христос озарит душу твою светом покоя и радости.

А спустя два дня хмурым ветреным утром на узкой лес­ной дороге тысячи и тысячи язычников с двух сторон напа­ли на отряд Энгельберта. Рыцари избегали лесных дорог, где их тяжелые кони чувствовали себя стесненно, но весь этот край был лесным, и иногда выбора не оставалось. Это был как раз такой случай. Короткие копья-сулицы и дроти­ки густым дождем обрушились на христиан. С тяжелым стоном пошли вниз и легли поперек дороги старые, десяти­саженной высоты ели. От яростных кликов содрогнулся лес. В звериных шкурах, с непомерно большими головами (они в целях маскировки были увиты плетями плауна и ветвями плакучих берез), ощетинившись копьями и рога­тинами, ринулись язычники на рыцарей. С придорожных деревьев летели на них дымящиеся головни, увесистые чурки, камни. Десятка два рыцарей вместе со своими конями сорвались в ловчую яму. Оттуда слышались проклятия, предсмертное храпение коней.

Сиверт с Морицем прибились к ландскнехтам. Те с колена без устали лупили из арбалетов. Это получалось у них хорошо: целая гора убитых и раненых язычников выросла на дороге. Разгоряченный Сиверт - он изрядно намахался мечом - на миг прислонился спиною к березе, снял с голо­вы шлем: пусть тело ощутит дуновение ветра. Рядом выби­вал зубами дробь от страха Мориц.

- Что с нами будет, святой отец?

- На все воля Божья, - раздумчиво проговорил монах. - Бог направил против нас свой меч, хотя и вложил его в языческие руки.

В это время среди нападавших послышалось:

- Дорогу новогородокским лучникам!

- Пусть они покажут песьим головам, почем фунт лиха!

Ряды язычников расступились, и вперед вышло до полу­сотни молодцов, вооруженных луками. Были они в остро­конечных шлемах, в длинных, мелкокованных кольчугах.

- Русины из Новогородка, - упавшим голосом произнес Сиверт. Он понял, что жить им с Морицем осталось всего ничего.

Мориц подумал о том же самом, когда увидел за спина­ми у новогородокских лучников полнехонькие колчаны стрел. Но внезапно у него зародилась надежда.

- Они же христиане! - вскричал он. - Почему граф Эн­гельберт не спускает свой штандарт? Такой ли уж грех нам, христианам, сдаться в плен христианскому войску?

Сиверт, морщась от истошных воплей Морица, с ожида­нием вглядывался туда, где реял именной знак Энгельберта: на белом поле золотой иерусалимский крест поверх чер­ного, тевтонского. Монаху и самому хотелось, чтобы некая сила встала на пути полета новогородокских стрел. И чего медлит этот тугодум? Язычников же втрое больше, чем христиан. И все пути к отступлению отрезаны.

- Ложись, святой отец! - крикнул Мориц и потянул Сиверта за рукав.

Они упали в грязь, в прелую слякоть и проделали это очень вовремя: над головами тонко просвистели десятки стрел. Пронзенные ими, валились наземь ландскнехты.

- Что делает граф Энгельберт? - уже верещал Мориц. - Не сдается и нас не думает выручать. Перебьют же всех, как куропаток.

- А что говорил Мартин Голин? - напомнил ему монах. - Не сдавайтесь поганым, если не хотите гореть живьем.

Эти слова доконали беднягу Морица. Он обхватил голо­ву руками:

- Будь проклят тот день, когда я послушался безносого Франца и приехал в Ливонию! Я так славно жил в Вестфа­лии. У меня был свой домик, были гуси...

Он, видно, припомнил бы что-нибудь еще, но времени для этого не оставалось: стрелы летели все гуще, а побед­ный клич врага гремел, казалось, над самым ухом.

- Но нам-то, нам почему не сдаться новогородокцам? Святой отец, они же христиане, они людей не сжигают, - заскулил Мориц. - Мы не рыцари. Мы слуги Божьи. Нас они обязаны отпустить в Ригу или в Венден.

- А я-то думал, Мориц, что ты рыцарь, что ты отважен, как Ричард Львиное Сердце, - нашел в себе силы пошутить Сиверт.

- У меня мое сердце, и другого мне не нужно, - обиделся Мориц и вдруг радостно прокричал: - Бог услышал наши молитвы! Энгельберт спустил свой штандарт! - Он упал на колени, благоговейно сцепив руки, зачастил: - Спасибо те­бе, владыка небесный! Вернусь в Вестфалию и в святом храме в тот же день поставлю пудовую свечу за наше сча­стливое избавление.

Не много людей Энгельберта осталось в живых. Рыцарей уцелело всего четверо из пятидесяти. Сам Энгельберт был тяжело ранен и стонал, придавленный собственным конем.

К кучке ландскнехтов, среди которых были и Сиверт с Морицем, примчался на рыжем резвом жеребчике черново­лосый широкоплечий детина в одеждах, изобличавших в нем отнюдь не рядового воина. На нем был полушубок из греческого алавира, украшеный золотым шитьем, сапоги зеленой кожи, тоже шитые золотом. Высокий железный шлем с наносником, с кольчужной сеткой-бармицей, за­щищавшей шею и плечи, сиял у него на голове. Он осадил жеребчика и зычным голосом произнес:

- Я князь Далибор-Глеб Волковыйский. Вы мои пленники.

Толмач перевел только последние слова.

- Твои, твои, наихристианнейший князь, - торопливо лепетал Мориц, видя, что рыцарей и их оруженосцев сгоняют в отдельный гурт какие-то суровые обличьем воины в звериных шкурах.

Их погнали на юг, в глубь Литвы.

- Смотри, Бачила, немецкий поп! - озорно крикнул ру­собородый вой из охраны своему напарнику и ткнул паль­цем в Сиверта.