Владимир Москалев - Мудрый король

– Герен, я сделаю тебя епископом, – заявил король. – Среди них всех вряд ли отыщется хоть один умнее тебя.

– Благодарю покорно, – поклонился бывший госпитальер, – но я отказываюсь.

– Как! Ты не желаешь иметь епархию?

– Нет. Король станет вытягивать из меня деньги, и мне предстоит вечная борьба с горожанами и знатью, которая будет постоянно нападать на меня и разорять мои земли.

– Негодяй, ты еще смеешь отказываться! А если я тебе прикажу?

– Тогда, – Герен театральным жестом развел руки и пожал плечами, – мне придется подчиниться.

– Зато у меня не будет более верного помощника в церковных делах. А когда ты станешь архиепископом, мы все духовенство Франции поставим на колени.

Герен только вздохнул в ответ на это.

Уже вдали показались приземистые романские церкви и колокольни старого Тампля – первые строения на пути в Париж с востока, – как вдруг Филипп и его спутники остановились. Эрвина стояла перед ними, как всегда, слева от дороги. Стояла, опираясь на палку, и молча ждала приближения всадников. Казалось, знала, что проедут они именно здесь. Тот же балахон на ней с капюшоном, та же веревка охватывает пояс. Башмаки, правда, уже другие. И все то же выражение лица – скорбное, без тени улыбки. Эта женщина разучилась смеяться и забыла, как улыбаться.

Филипп махнул охотникам, чтобы ехали во дворец без него, а сам, спешившись, подошел к Эрвине, стал на колени, точно перед святой, и поцеловал ей руку. Поднял голову и увидел, как блеснули слезы в ее глазах, устремленных на него словно на сына, вернувшегося к ней из дальних странствий. Кто знает, быть может, и в самом деле, глядя на него, она вспоминала своих детей. Все четверо также спешились и припали к ее руке. Последний – Робер. Она вдруг схватила его за руку, заглянула в глаза, долго смотрела в них и неожиданно нахмурилась, сдвинув брови.

– Как ты молод, – сказала она ему. – Тебе нет еще двадцати. Помнишь нашу встречу? Не забыл моих наставлений?

Робер кивнул, с беспокойством глядя на нее. Ему показалось, она вот-вот предскажет ему скорую смерть.

– И ты, сынок, собираешься на войну? – спросила она голосом, в котором звучала обреченность.

– Как и все, – ответил он ей. – Гроб Господень захвачен мусульманами, – мы идем, чтобы освободить его.

Губы Эрвины искривились в презрительной усмешке. Она помолчала, как маятник, кивая в ответ на его слова. Потом, все так же не сводя с него глаз, сказала, точно прочла приговор:

– Лучше бы тебе остаться здесь. Чужая земля не принесет тебе счастья.

И отвернулась.

– Гарт!

Подошла к нему, обняла, поцеловала в лоб.

– Мы так редко видимся… Но виной тому я сама. Ты ведь знаешь, я не сижу подолгу на месте. Но знаешь также, где мой дом. Бессовестный, ты мог бы заглянуть ко мне. Совсем забыл старую Эрвину.

Гарт улыбался, глядя на нее.

– Не сердись, – прибавила она. – Не секрет, я люблю тебя как сына и всегда рада встрече с тобой. У тебя хорошие друзья. – Она оглядела всех по очереди. – На их лицах нет печати предательства. И у тебя славный король, хотя он и хитрец.

Она повернулась к Бильжо. Глаза ее излучали доброжелательность.

– Старый солдат… Ты хоть и грубоват, но у тебя светлая душа и чистое сердце, которое умеет любить. Твоя дочь скоро вырастет, ты выдашь ее замуж и будешь нянчить внуков. К тому времени ты станешь совсем старым. Но тебя будут любить. Когда настанет твой смертный час, помни: будет кому закрыть твои глаза и пролить слезы над твоим телом.

Бильжо преклонил колени и вновь покрыл поцелуями руки Эрвины.

– Клянусь распятием, лучше не сказала бы и родная мать!

– Ты всем нам как мать, Эрвина, и знаешь это, – сказал Герен. – Помни же всегда, что ты не одна на этом свете, у тебя пятеро взрослых сыновей с королем во главе.

Эрвина опустила голову и долго молчала, глядя в землю. Потом снова подняла взор; глаза ее были полны слез, а губы вздрагивали. Она посмотрела на Герена.

– Не отказывайся от того, что подарит тебе твой король. Дочери твоей это лишь на пользу будет.

На Филиппа она поглядела снизу вверх, поманила его пальцем и так же, как Гарта, поцеловала в лоб.

– Ты лукав, но умен, потому что не хитришь с друзьями. И ты мудр: не каждый сумеет за короткий срок снискать любовь Церкви, ни разу не поссорившись с ней, и значительно увеличить свои владения. Идешь в поход, чтобы вырвать святую реликвию из рук противников твоей веры? – тотчас огорошила она его.

– Я должен, Эрвина, – ответил он. – Это мой долг.

– Понимаю. Но ради чего столько убийств, безвинных жертв, сирот, оставшихся без отцов? Ответь мне, король Франции.

– Во славу веры, во имя Господа! – осенил себя крестом монарх.

– Во имя Господа? – снова презрительно скривила губы Эрвина. – Ничего не может быть ужаснее, страшнее этих слов. Какой он кровожадный, этот ваш бог! И когда он только напьется крови? Сколько уже ее пролито ради него и во славу его!

– Бог мудр и справедлив. Ничто не делается без Его ведома. И если идет война, то надо верить, что так Ему угодно. Значит, лишний кто-то оказался на земле.

– А ты веришь? – сощурила глаза Эрвина. – Веришь в то, что Он есть, и Он где-то там, на небесах? Может быть, ты скажешь еще, что Он любит тех, кто верует в Него?

– Разве это требует доказательств? Не говорят ли об этом Его заповеди?

– Если так, то почему твой бог не помогает христианам? Почему позволил исламистам ворваться в собственную гробницу и осквернить ее? А поход твоего отца? Сколько христианской крови было пролито напрасно! И сколько еще будет! А то, что ты называешь заповедями, – обыкновенная болтовня.

– Мы отправляемся в Палестину, чтобы утвердить торжество нашей веры. И это будет священная война!

– Глупая война, – покачала головой Эрвина. – Сто лет назад родилась эта глупость. Сколько жизней она отняла. Из-за кого? Из-за мертвеца, которого никто не видел, потому что его никогда не было.

– Но Священное Писание! Ведь там описана Его жизнь!

– Писание просто выдумали. Тебе это не приходило в голову? А догадываешься ли о причинах столь частых войн? Той войны, на которую ты собрался? Люди! Вы вспарываете друг другу животы и рубите головы оттого, что вас слишком много. Вы надоели друг другу, вас наплодилось столько, что настала пора пожирать ближнего своего, иначе все вы умрете с голоду. А он идет, он уже стучится в замки и дворцы, в двери каждого дома. Что ты будешь есть, человек, если родил пятерых или больше? Чем накормишь ты их? Человек чересчур плодовит, отсюда его беды. Ему тесно на своей земле, и он идет воевать, чтобы прокормить себя и свое потомство. Дикие звери поступают так же. А ваш бог – всего лишь фиговый листок, которым прикрываются те, кто идет грабить и убивать, чтобы жить самому. Вот тебе мой сказ, государь Филипп. Правдивее его тебе не услышать.