Эптон Синклер - Жатва Дракона

Она пришла, выглядя очень красиво в светлом шелковом кисейном платье с большими цветочными узорами, которые носили дамы, синими цветами на белом и синими цветами на маленькой мягкой соломенной шляпе. Он заказал Fogosh am Rost, Mohnstrudel 40 и Stierblut , название последнего заказа звучало тревожно, бычья кровь, но это было просто лёгкое красное вино. Пока они расправлялись с заказом, он рассказывал ей о своем визите домой, о том, как Ориоль прибыл в Ньюкасл, и как позже он заехал в долину Грин-Спринг, осмотрел картины дяди Реверди и играл в теннис с Лизбет в загородном клубе. Он упомянул, что дядя стал инвестором в Бэдд-Эрлинг Эйркрафт. Он был уверен, что племянница это знает, потому что он видел ее имя в списке тех, кто должен был подписывать чеки. Но она не упомянула об этом обстоятельстве, так что он тоже этого не сделал.

В ходе беседы он заметил: "Я ничего не говорил о том, что встретил вас".

"Почему нет?" – Удивленно спросила она.

– У меня почему-то сложилось впечатление, что вы не слишком дружили с ними. Ваши взгляды резко отличаются от их.

– Они думают, что я пустяшный человек, но у нас никогда не было разногласий. Я научилась держать свои мысли при себе.

"Ну, об этом я догадался", – сказал Ланни. – "Я не знал, говорили ли вы им о том, что были здесь, или о том, что вы делали или думали о делах здесь". Он не произнес слова "нацист" в этом ресторане, но удовлетворился тем, что сказал: "Вы так сильно не одобряли некоторых моих знакомых".

"Я ещё не до конца разобралась с вами", – ответила она, и он оставил это замечание без ответа. Лучше остаться с ней человеком загадкой.

III

Потом они пошли гулять и вошли в Тиргартен, большой парк Берлина. Там в тени они нашли скамейку, на которой не было написано желтой буквы "J". Некоторое время они там посидели, он рассказывал ей о предложении провести персональную выставку Дэтаза в Балтиморе, а затем о других выставках, которые они провели в Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Берлине, Мюнхене. Он рассказывал забавные истории о людях, которые пытались притвориться, что понимают искусство. Одна старая леди думала, что Ланни сам нарисовал все эти картины, а другая думала, что Кап Финистерре является именем художника, и иначе зачем упоминать его воинское звание? Наступило затишье, и Ланни оглянулся, чтобы убедиться, что поблизости нет никого. Затем он начал: "Мисс Крестон, есть кое-что, о чем я хотел поговорить с вами. Вы сейчас пишете?"

– Да, довольно много. Вы знаете, что я этим живу.

– Мне пришло в голову, что вы можете писать о том, что вы наблюдаете в этой стране. Так случилось, что я знаю Германию уже четверть века, что, как я подозреваю, почти столько же, сколько вы находитесь в этом мире. Тщательно продумайте мой совет, не пишите ничего о том, что вы видели здесь, пока не покинете страну и не соберётесь вернуться домой.

– Вы считаете, что у меня могут быть неприятности?

– Я имею в виду именно это. Вы понимаете, я знаком с вашими взглядами и поэтому так говорю.

– Но вы должны знать, мистер Бэдд, что я не пишу о политике. У меня нет на это настроя.

– У вас есть настрой наблюдать за уймой ошибок и глупостей людей, окружающих вас, и если вы напишете здесь такие вещи, они будут восприняты как политические. Так здесь принято, и последствия будут такими неприятными, какими вы не можете их себе представить.

– Неужели вы думаете, что кто-нибудь обратит внимание на мои игривые и слегка сатирические картинки жизни заграницей?

– Обратит и много внимания. Может быть, пройдет какое-то время, прежде чем вы это узнаете. Люди, с которыми вы встречались, будут допрошены, и могут возникнуть серьезные неприятности. Когда-нибудь вы будете удивлены, узнав, что тот, кому вы доверяли, был приставлен наблюдать за вами, и составил длинный список ваших неблагоразумных поступков.

"Благодарю вас за добрые слова", – сказала леди. – "Вас должно утешить, что я уже рассмотрела такую возможность и предприняла шаги для ее предотвращения. Все, что я пишу, пока остаюсь в Германии, будет опубликовано под псевдонимом".

"Это не снимает моего беспокойства", – ответил Ланни. – "Я боюсь, что это будет воспринято только как знак того, что вы были осведомлены о том, что вы делаете. Это может навлечь на вас подозрения".

– Вы хотите сказать, что немецкие власти прочитают рассказ в американском журнале и даже возьмут на себя труд узнать настоящее имя автора?

Ланни сказал: "Подождите!" Приближался прохожий, один из тех старомодных берлинских бюргеров, которые носят шляпу дерби в середине лета, с застежкой в жилетной петлице, на которую можно повесить шляпу. Ланни заметил: "Они кормят львов днем, и мне говорят, что это очень интересное зрелище. Мы не должны быть пропустить это!" Затем, после того, как старый джентльмен вышел из зоны слышимости: "Они следят за всем, что появляется в Америке, что они считают пагубным для своего режима, и особенно если там есть признаки информации отсюда. Они узнают, кто написал это, и если они смогут схватить его, то ему мало не покажется".

– В моем случае, мистер Бэдд, редактор согласился сохранить мое имя в тайне.

– Моя дорогая леди! Ведь вы получили это согласие по почте? Вы знаете, через сколько рук прошло ваше письмо, прежде чем оно дошло до вашего редактора? Есть ли у вас информация о секретарше редактора, и с кем она обедает? Ваш рассказ жизнен, и люди говорят о нём. Секретарша редактора встречается с культурным немецким джентльменом, который приглашает ее куда-нибудь и начинает расспрашивать её о рассказе: 'Есть кто-то, кто действительно знает, как сейчас обстоят дела в Германии!'. - говорит он со смехом, а секретарша отвечает: 'Да, действительно. Автор живет в Берлине, ее зовут Лорел Крестон'. Эту информацию телеграфируют гестапо. И в тот же день в пансион Баумгартнер поселяется женщина, которая обладает широкой культурой и добрыми манерами, и которая, кстати говоря, говорит на хорошем английском языке. Она встречает всех на месте и слышит то, что они говорят о вас, может быть, она встречает вас и слышит то, что вы говорите о Германии, конечно, в строгой тайне. Возможно, это может закончиться тем, что кто-то попадёт в концентрационный лагерь.

– Вы, кажется, много знаете о деятельности гестапо.

– Я вращаюсь в немецких социальных кругах, и хотя я не принимаю участие в таких дискуссиях, я слушаю и учусь.

– И вам это нравится?

– Почему вы спрашиваете об этом? Я искусствовед, и я здесь по делу. Я встречаюсь с самыми разными людьми. Вчера я провел час или два с маршалом Герингом и получил от него комиссию за направление ряда произведений искусства в Америку. Он говорил, я слушал.

– И вашу совесть совсем не угнетает знать, какие чудовищные жестокие вещи происходят все время?