Бямбын Ринчен - Заря над степью

Прививки стоили дорого. У большинства скотоводов средств на их оплату не хватало, и они вынуждены были залезать в долги. Но богатые не любят давать в долг, если не уверены, что им успеют его вернуть. И многие вынуждены были отдавать в залог свое последнее имущество.

Желающих сделать прививку оказалось так много, что привезенных лекарств не хватило. Тогда ламы составляли на месте новые. Однако это многих свело в могилу. Среди заболевших оказался и сын Сурэн.

Худая весть обгонит любого скакуна. Вскоре до Сурэн донеслось, что ее сын при смерти, старушка бросила на произвол судьбы все хозяйство и поспешила в монастырь. Она неустанно заказывала молебны и богослужения ради спасения сына, она пожертвовала все свои деньги и почти весь скот. Но ничто не помогло.

Сраженная горем, измученная дальней, тяжелой дорогой, Сурэн сама слегла.

Джамба приказал Думе ухаживать за больной, но той ни к чему были лишние хлопоты. После каждой ночи, проведенной в юрте Сурэн, она рассказывала страшные истории:

— Старуха всю ночь говорит с покойниками. В бреду она зовет и вас. Мне тоже стали видеться каждую ночь страшные сны. Вот погодите, эта несчастная накличет на нас беду! Пока она жива, не лучше ли нам откочевать отсюда?

И Дума у говорила испуганного Джамбу уехать подальше от того места, куда стали наведываться посланцы Эрлика.

Сознание время от времени возвращалось к Сурай. Когда начали разбирать юрту Джамбы, она услышала, как закричал верблюд, которого принуждали лечь. Она облизала потрескавшиеся губы. Какая она стала легкая, прямо будто из воздуха, и почему ее то поднимает кто-то, то опускает вниз? "А, это мы перекочевываем на весеннее стойбище, и мою юрту вместе со мной погрузили на верблюда". Но вот она снова услышала, как разбирают соседскую юрту и как чей-то женский голос позвал Джамбу. "Что ж это происходит? — думает Сурэн. — Чей это голос зовет Джамбу? Какой он неприятный! Кто там ходит около двери? Тише, тише! Так можно и юрту перевернуть. Ведь она погружена на верблюда… А-а, это ты, сынок! Почему же твое лицо стало таким страшным, все в язвах? Ты еще не выздоровел?.." Сурэн металась в предсмертном бреду…

Через несколько дней проезжавший мимо Иван зашел в одинокую юрту Сурэн. Старуха была мертва. Она лежала, скорчившись, у самого тагана, сжимая в руках огниво и кремень. Сердце у Ивана сжалось, он понял: старуха с трудом выбралась из-под одеяла и подползла к тагану, чтобы разжечь огонь и погреться, но тут силы оставили ее.

Иван горевал о Сурэн. Она была его другом. Сколько раз, усадив его на самое почетное место, она угощала гостя молочной водкой!

Долго стоял Иван у бездыханного тела и накопец, перекрестившись, грустно проговорил:

— Бедная Сурэн! Вот какой оказалась наша последняя встреча! — Он снова осенил себя крестным знамением и, медленно пятясь, вышел из юрты.

О жестокий феодальный обычай! Уехать, бросить на произвол судьбы старого, больного человека! И нет никого, кто закрыл бы одинокой старушке глаза, кто прибрал бы тело.

Ветер раскачивал старенькую юрту. А когда от дождей сопрели скреплявшие ее веревки, она рухнула, похоронив под собою тело Сурэн.

Весной на том же самом сером коне к дзанги Соному снова приехал брат Ширчина. Выйдя его встретить, мальчик невольно усмехнулся: "А верно я угадал! У брата действительно всего один конь!"

Подойдя к Ширчину, брат с важным видом передал ему повод и спросил:

— Ты тогда сказал дзанги о том, что я приезжал за тобой?

— Нет, не говорил, — спокойно ответил Ширчин.

— Не захотел? Побоялся? А почему? Ну что ты потеряешь, если уйдешь от своего дзанги? Хорошо, я сам пойду скажу ему, что увезу тебя, — проговорил юноша решительно.

Когда он зашел в юрту, Ширчин неслышно подошел к стенке и стал подслушивать разговор брата с дзанги.

— Ну, хорошо, положим, он согласится и ты увезешь его, — говорил дзанги. — Но будет ли ему у тебя лучше, чем у нас? Про тебя ходит дурная молва, говорят, ты любишь выпить, а к работе не привык, что ты чванлив и вообще пустой человек. Ты, я слышал, и к скоту-то близко подойти боишься. Что ж, ты хочешь заставить брата работать на себя, а сам по-прежнему будешь шататься по аилам?

В ответ гость что-то невнятно пробормотал.

— Вот и отец твой жаловался, что на ком тебя ни женили — и на богатой и на бедной, — все равно никакого толку, — сердито подхватила жена дзанги. — Сам идешь кривой дорожкой, а теперь и мальчишку хочешь сбить с пути!

В это время из юрты вышел дзанги.

— Этот человек утверждает, что он твой старший брат, — обратился дзанги к Ширчину. — Он говорит, что приехал за тобой. Подумай, стоит ли тебе уезжать от нас.

Я слышал, что человек он непутевый. Зачем же тебе идти к нему в пастухи? По государственному закону я твой хозяин, но человеческому — старший брат хозяин над тобой. Но как он может управлять твоей головой, если как следует со своей не справляется?

Внезапно Ширчина охватила тоска, вспомнилось детство, отец и мать, захотелось увидеть родное кочевье.

— Мпе так хочется побывать дома! А потом я вернусь… тихо произнес он.

— Как знаешь, — сухо проговорил дзанги. — Если думаешь вернуться ко мне, я дам тебе копя, но если уезжаешь совсем, пусть тебя везет брат.

Услышав эти слова, брат Ширчина вышел из юрты.

— Не беспокойся, — ответил он дзанги, — я найду, на чем тебя довезти. Подожди, я скоро вернусь. — Он вскочил на коня и куда-то ускакал.

— Хотелось бы мне посмотреть, какого коня он приведет. Разве что поймает в степи чесоточного верблюда. И зачем тебе с ним ехать?! — с досадой сказал дзанги.

Через некоторое время брат Ширчина вернулся. Он и в самом деле вел на поводу такого худого, облезлого верблюда, что на него жалко было смотреть.

— Садись на эту верблюдицу и поедем! — заторопил он Ширчина. — Да не забудь захватить одежду!

Ширчину было стыдно: слова дзанги начинали сбываться, ему действительно придется ехать на чужом верблюде, пойманном в степи. Он с тревогой подумал: "Теперь жена дзанги не отдаст мне овчинный тулуп, который она только что сшила для меня". Однако жена дзанги достала из сундука новенький овчинный тулуп и, передавая его мальчику, пожелала:

— Пусть хозяин тулупа переживет его! — А увидев, как хорошо он сидит на Ширчине, со вздохом добавила: — Хотела я сшить тебе к лету чесучовый дэл, да вот не успела. А жаль…

Ширчин, смущенно опустив глаза, попрощался с дзанги, с его женой и Цэрэн. Потом он подошел к еле державшейся на ногах верблюдице, заставил ее лечь, подостлал старенький дэл и уселся между тощих горбов. Брат потащил верблюдицу за повод.