Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Не знаю, дети мои, была ли у нашего князя голова или ее не было. Когда он был жив, я всегда падал ниц перед ним, ни разу не посмотрел ему прямо в лицо. Я отлично помню, что знаки княжеского отличия — джинс и отго — у него на шапке были. Но вот была ли у него голова, не могу сказать, дети мои. Спросите у его супруги, она должна знать наверняка.

Когда они спросили об этом жену князя, та ответила:

— Нет, и я не знаю. Всю свою жизнь я старалась угодить грозному повелителю и никогда не решалась посмотреть ему прямо в лицо. Помню только, что, когда он меня целовал, усы у него были жесткие. Но имел ли он голову, не знаю.

— Так люди и не смогли узнать точно, была у князя голова или не была! — закончил старик сказку под общий смех окруживших его солдат.

Солдаты постепенно привыкли и к казарме и друг к другу. Теперь хужир-буланские бойцы уже не походили на тех солдат, с которыми Ширчин участвовал в боях за Улясутай.

В местных отрядах того времени каждый солдат держался особняком и заботился лишь о себе. Единственное, что их связывало, — это необходимость выполнять свой воинский долг, но в остальном они жили каждый сам по себе.

Местные отряды принимали людей со стороны крайне неохотно, только в случае исключительной необходимости: это было невыгодно, ибо каждый лишний человек уменьшал долю захваченной добычи. В отрядах царила неразбериха; воинская дисциплина, ответственность отсутствовали; если операция не удавалась, старались свалить вину на пришлых со стороны, выгораживая своих земляков, или возложить ее на всех; так что виновных, как правило, не находили.

В Хужир-Булане было иначе. Здесь каждый солдат понимал, что он накрепко связан с остальными тысячами нитей воинского товарищества, дисциплины и чести.

Правда, поначалу и здесь выходцы из одного хошуна, попадая в "чужие" десятки и взводы, стремились перейти к своим землякам, но со временем все привыкли друг к другу и деление на "своих" и "чужих" прекратилось.

Часто, получив увольнительные, солдаты уходили в город, чтобы заработать несколько медяков на плитку чая. Они нанимались чистить дворы, пилить и колоть дрова, работали носильщиками и грузчиками. И тот, кто нанимал хужир-буланских солдат на работу, никогда не интересовался, из какого они хошуна. Все знали, что раз хужир-буланские солдаты взялись за дело, они его сделают хорошо.

И офицерам, и чиновникам, ее торговцам, поставлявшим для хужир-буланских частей военное снаряжение и продовольствие, всем тем, кто кормился за их счет, тоже не было дела до того, из какого они хошуна.

Вот и выходило, что у всех у них, из какого бы хошуна они ни были, общая доля: общие радости, общие тяготы и лишения. Но всего более сближала солдат ненависть к офицерам, и прежде всего к начальнику гарнизона Дамдину, офицерам Тувшинжаргалу, Галсану, Нончигу, Шойву, которые всячески унижали солдат, без конца издевались над ними.

Поняли солдаты и еще одно: умелый воин, отлично овладевший искусством конника, сабельными приемами и штыковым боем, прославляет своим мастерством не только свою десятку, взвод или даже свой хошун, но и все хужир-буланские части.

Хужир-буланцы по праву гордились своим любимцем Сухэ [137] Речь идет о Сухэ-Баторе, будущем вожде Монгольской народной революции. Сухэ — его собственное имя. Батор (буквально — "богатырь, герой") — звание, присвоенное ему за героизм, проявленный в борьбе с китайской реакционной военщиной в период до революции 1921 года. — Прим. автора. и другими отважными воинами. На русскую пасху несколько лучших солдат из хужир-буланского отряда пригласили в казармы русских войск при консульстве, и они там удивили всех. Их искусная рубка и джигитовка привели в восхищение даже видавших виды казаков.

Хужир-буланские солдаты долго рассказывали повсюду, и в Уруе и в айлах, об успехе товарищей. Делить теперь солдат по хошунам никому и в голову не приходило.

Так в суровых условиях тяжелой военной службы среди курсантов Хужпр-Буланской военной школы крепли узы боевого товарищества.

Вскоре произошло одно событие, которое прославило солдата Сухэ на весь полк. Однажды в помещение пулеметного взвода ворвался пьяный офицер Шойв. Он выхватил из пирамиды винтовку и, еле держась на ногах, принялся учить солдат штыковому бою, хвастливо приговаривая:

— Вот как надо колоть, смотрите!

Выпучив глаза и злобно искривив рот, он со всего размаха сделал выпад, но, не рассчитав своих сил, не удержался на ногах от резкого движения и во весь свой рост растянулся на земле.

Кто-то из солдат не выдержал и рассмеялся.

Шойв и так был зол, а тут еще какой-то оборванец смеет над ним потешаться. Он рассвирепел и, поднявшись, со всего размаха ударил прикладом по голове первого подвернувшегося ему под руку солдата. Солдат рухнул, будто молнией пораженный.

Шойв опустил винтовку и, опершись на нее, осовелыми глазами смотрел на лежавшего в луже крови солдата, вокруг которого недвижно, в молчании стояли товарищи. Сразу стало тихо, слышалось только громкое сопение пьяного Шойва да хлопанье крыльев пролетавших ворон. Солдаты стояли ошеломленные. За что же так зверски обошлись с их безвинным товарищем? А кровь вокруг головы солдата на земле растекалась все шире и все ближе подбиралась к отлетевшей в сторону шапке.

Но вот вперед вышел высокий широкоплечий боец. На голове синяя суконная ушанка, подбитая черной мерлушкой, на ногах гутулы с узорами; дэл из простой далембы подпоясан тонким кушаком, что еще больше подчеркивало его стройность.

Он бросил на Шойва полный презрения взгляд и молча опустился на колени перед лежавшим без сознания товарищем, затем вынул из-за пазухи чистый бинт, завернутый в старый, но хорошо выстиранный платок, быстро и ловко перевязал раненого и подложил ему под голову шапку. Покончив с перевязкой, он поднялся и, глядя сверху вниз на толстого низенького Шойва, тихо, отчетливо сказал;

— За что вы ударили ни в чем не повинного солдата? Распорядитесь хоть отнести его в казарму, ведь он может умереть здесь без медицинской помощи.

Шойв от этих слов очнулся.

— Что ты сказал? — заорал он. — Как ты смеешь мне приказывать? Да ты кто такой?

— Я Сухэ, солдат монгольского государства. Я не приказываю вам, я хочу, чтобы солдату, которого вы изувечили, была оказана медицинская помощь. Мы до сих пор терпеливо сносили все ваши издевательства, по на этот раз воинский долг не позволяет нам оставить товарища в беде. Поэтому я вынужден буду доложить высшему начальству о вашем поступке. Вы относитесь к нам хуже, чем к скотине. Порядочный человек со своим скотом так не обращается, как вы поступили с солдатом. А мы не скот, мы носим высокое звание монгольских воинов.