Кейт Куинн - Сеть Алисы

– Уймись, америкашка! – рявкнула Эва.

Бледное лицо ее покрылось испариной. Сколько еще она протянет? Неизвестно.

Надо подманить его ближе. Эва говорила, что Борделон хорош в планировании, но слаб в импровизации. Что ж, я сумею вывести его из себя. Из рассказов Эвы я знаю его как облупленного .

Я постаралась придать своему взгляду максимум презрения.

– Твой враг – я. Это я узнала о твоем ресторане в Лиможе. Я отыскала Эву и притащила ее сюда из Лондона. Я. Ты считал себя умником, который замел все следы, но сопливой девчонке понадобилось всего несколько телефонных звонков, чтобы тебя разыскать.

– Заткнись! – ледяным тоном приказал Борделон.

Я бы охотно заткнулась. Но это не спасет меня и Розанчика. Выбор-то невелик: либо пытаться разозлить Борделона, либо безропотно ждать смерти.

– Я не подчиняюсь приказам всяких дураков, – огрызнулась я, чувствуя, как по спине моей стекает пот. – Твоя одержимость Бодлером не просто невыносимо глупа, но выдала тебя с головой. Ты не умен, ты предсказуем. Не дай ты такое же название второму ресторану, сейчас попивал бы шампанское, а не готовился к бегству, уже третьему в твоей безликой заштампованной жизни.

– Заткнись, я сказал!

– Хочешь поговорить сам? Обожаешь поболтать? Да уж, сколько всего ты порассказал Эве, размякнув от ее больших простодушных глаз. Ты у нас говорун, Рене. – Я впервые назвала его по имени, сочтя, что пули, кровь и угроза неминуемой смерти очень сближают. Губы его сжались, пистолет в руке дрогнул. – И не мечтай, что удастся меня убить. Здесь я с мужем, он тебя закопает живьем. Я оставила ему записку, он едет сюда. Даже если отвертишься от смерти Эвы, хладнокровное убийство американки тебе не сойдет с рук.

Или сойдет. Я лишь старалась сбить его с толку. Пистолет опять дрогнул, я замерла, а потом заметила, что он смотрит на мое обручальное кольцо, пытаясь понять, вру я или нет.

– Это уж точно. Муж ее – шотландец с бешеным нравом, он юрист, известный по обеим сторонам Атлантики. – Даже раненая, Эва блефовала искусно.

– Ты мнишь себя победителем, но ты проиграл, – подхватила я. – Так что, убери пистолет и позволь перевязать Эву…

– Я тридцать лет мечтал увидеть, как она сдохнет. Понятно, сучка ты американская? И я не откажу себе в этом удовольствии, хоть озолоти меня. Потом над ее трупом я выпью шампанского и вспомню, как она, вся в соплях, валялась на моем ковре, выбалтывая секреты…

– Ты врешь, она никого не выдала.

– Да что ты знаешь об этой жалкой трусливой твари! – холодно бросил Борделон.

Краем глаза я заметила, как дрогнул Эвин подбородок. Рене разбередил ее старую незаживающую рану. Карман мой жгла телеграмма от Виолетты. Получи я ее на день раньше, и всего этого, наверное, не было бы.

Пусть Эва истекает кровью, ей еще не поздно узнать правду.

– Ты обманул ее. Эва ничего не сказала даже под действием опия. Луизу де Беттиньи выдала некая мадмуазель Телье.

Видимо, Виолетта раскопала эту информацию в судебных протоколах, недоступных обвиняемым. Бог его знает, кто такая эта мадмуазель Телье. Позже выясним, если выберемся живыми из нынешней передряги.

– Ты понял бессмысленность своих пыток и сдал Эву немцам, которые и так уже все знали. Но ты убедил ее, что предательница – она. – Я глубоко вздохнула. – Ты проиграл, Эва тебя победила. И ты соврал, чтобы украсть у нее победу.

В сверлящем взгляде Борделона мелькнула растерянность, а мою пелену страха серебристой молнией распороло торжество. Эва пыталась сесть прямее, только я не поняла, дошли ли до нее мои слова. Пистолет Борделона качнулся в ее сторону. Нет, смотри на меня!

– Ну и как ощущение? – не отставала я. – Ты пытался ее сломить, однако ничего не вышло. Она тебя переиграла и стала увенчанным наградами героем войны, а ты дважды начинал жизнь заново, потому что тебе не хватило ума быть на стороне победителей…

Я его достала. Забыв об осторожности, человек, убивший Розу, шагнул ко мне и вскинул «люгер». Я вскочила на ноги и долю секунды, показавшейся вечностью, шарила по полке, нащупывая бюст Бодлера, которым со всего маху ударила по руке с пистолетом. Потеряв равновесие, Борделон завалился на стол, однако его цепкая старческая рука «люгер», вопреки моим безмолвным мольбам, не выпустила.

– Бей, Чарли! – хрипло вскрикнула Эва, и я ее поняла.

Издав звериный рык, я размахнулась что было мочи. Борделон вскинул свободную руку, прикрывая голову. Но бюст Бодлера описал дугу, которая замкнулась на его паучьих пальцах, обхвативших рукоятку «люгера». Раздался тошнотворный хруст костей. Борделон закричал. Как кричала Эва, когда один за другим он размозжил ее суставы, как на операционном столе кричала Лили, как кричала Роза, когда в нее входили немецкие пули, уже пронзившие тело ее дочки. И я тоже кричала, раз за разом нанося удары, превращавшие эти длинные пальцы в кровавое месиво из раздробленных костей.

«Люгер» упал на пол.

Я нагнулась за ним, но уцелевшей рукой Борделон вцепился в мои волосы, не подпуская к оружию. От моего пинка пистолет отлетел к Эве.

Окровавленными руками она подняла его с измазанного кровью пола и прицелилась. Боль от усилия превратила ее рот в оскаленную пасть. Я все же вырвалась из мертвой хватки Борделона, нырнула на пол…

И тогда Эва спокойно всадила пулю ему меж глаз.

Лицо его скрылось за алой вуалью.

Пистолет гавкнул еще трижды, посылая пули ему в грудь.

Борделон лежал навзничь, вскинув изуродованную руку, словно в безграничном удивлении, что существуют невыносимая боль, неумолимое возмездие, безвыходные ситуации и непобедимые женщины.

В комнате было не продохнуть от пороховой гари и едкого запаха крови. Свинцовым грузом пала тишина. Я поднялась с пола, все еще сжимая в руке бюст Бодлера. Взгляд мой был прикован к распростертому телу Борделона. Только видела я не жалкого мертвого старика, но уничтоженную ядовитую гадину, опасную до своих последних минут. Меня замутило. Я отвернулась и, держась за живот, подошла к Эве. С пистолетом в руке, вся в крови, она казалась усталым воином, великим и ужасным; на губах ее застыла безжалостная улыбка, точно у валькирии, совершающей триумфальный объезд груды поверженных врагов.

– Остался последний патрон, – четко проговорила она и, не сводя глаз с трупа Рене, приставила «люгер» к виску.

Палец Эвы напрягся на спусковом крючке, но тут ее ожгло такой болью, что небо с овчинку показалось. Причем боль эта, резкая и ослепительная, угнездилась не в раненом плече, а в изувеченных пальцах. Испустив утробный вопль, Чарли Сент-Клэр шарахнула мраморным бюстом по Эвиной руке. Оглушительно грохнул выстрел, пуля ушла в стену. Эва придушенно вскрикнула и прижала руку с пистолетом к груди, из глаз ее катились слезы.