Кейт Куинн - Сеть Алисы

– Гардинер, вы должны мне новую машину, – бурчал Финн, прислушиваясь к скрежету передач. – Пятна крови с сиденья не вывести, и мотору, похоже, крышка.

За всю долгую дорогу Эва не проронила ни слова. Съежившаяся на заднем сиденье, она напоминала угловатую композицию из костей. Даже в Париже, когда мы проезжали над темными водами Сены, и я, открыв окно, выбросила бюст Бодлера в реку, она ничего не сказала. Только всем телом вздрогнула.

Одному богу известно, где Финн раздобыл врача, согласившегося осмотреть Эву, не задавая лишних вопросов. Лекарь продезинфицировал рану, наложил швы и отбыл.

– В армейском братстве имеются лишенные лицензии врачи, – сказал Финн. – Кто, по-твоему, втихаря штопает бывших уголовников, пострадавших в драках?

Теперь, когда Эвины пальцы были загипсованы, а рана зашита, когда имелись обезболивающие и противовоспалительные средства, мы решили залечь на дно.

– Нужно время, чтоб все зажило, – сказала я. Эва была странно вялая и лишь иногда проявляла свой скверный характер. – В Париже можно спрятаться, если вдруг…

Если вдруг полиция все-таки выйдет на наш след , – думали мы с Финном, однако в разговорах Борделона не поминали. На Монмартре мы сняли дешевые номера, где никто не мешал Эве много спать, принимать лекарства и скандалить из-за того, что ей не дают виски. Прошло целых пять дней, прежде чем Финн увидел заметку под заголовком «На окраине Грасса найден мертвым бывший ресторатор».

Выхватив у него газету, я зашарила глазами по строчкам: труп обнаружила домработница, пришедшая для еженедельной уборки… состоятельный человек… покойный жил один… в комнате погром… прошло много времени, и потому сбор улик затруднен…

Я уронила голову на руки, охваченная внезапной слабостью. Никаких упоминаний пожилой дамы и юриста, наводивших справки о покойном. Знает о них полиция или нет, но в заметке ни слова о том, что ведется расследование. Значит, никто не свяжет богатую американскую вдову и липового адвоката с прикованной к постели англичанкой и ее затрапезным шофером, обитающими в Париже.

– Он пролежал пять дней, – задумчиво сказал Финн. – Будь у него родные и друзья, его нашли бы раньше. Кто-нибудь позвонил бы ему и, не получив ответа, обеспокоился. Но у него не было друзей. Он никого не любил, ни с кем не сближался.

– На трупе я оставила фотографию. Ту, где Борделон с нацистами. – Я медленно выдохнула и перечитала заметку. – Я подумала, что полиция не станет слишком усердно искать убийцу коллаборациониста. Не важно, грабеж это или возмездие… чего уж теперь.

Финн поцеловал меня в лоб.

– Хитрюга.

Заметку сопровождало фото улыбающегося элегантного Рене. У меня свело живот, я отшвырнула газету. Теперь и мне снилась оглашаемая криками комната в зеленых шелковых обоях.

– Ты никогда его не видел, но, уж поверь, он настоящее чудовище.

– Может, оно и к лучшему, – проговорил Финн. – Я насмотрелся на чудовищ. Вот только жалею, что меня не было рядом, чтоб защитить вас.

А я вот ничуть не жалела. Если б нас арестовали, человек с судимостью получил бы немалый срок. К тому же мы и сами справились. Но этого я не сказала, щадя его гордость.

– Ну что, сообщим Эве, что вроде бы все нормально?

– Давай. Может, перестанет лаяться.

Эва выслушала новость молча, а потом с удвоенным занудством стала жаловаться: мол, чешутся пальцы под гипсом, повязка давит плечо. Мало того, за все это время она ни разу не спросила о документах, которые раскопала Виолетта.

Прошло еще пять дней. Утром я принесла Эве завтрак и увидела, что номер пуст, а на подушке – записка.

Финн крепко помянул всех святых, а я все перечитывала короткое послание: Уехала домой. Не волнуйтесь .

– Надо же – не волнуйтесь! – Финн взъерошил волосы. – Вот куда она намылилась, дубина стоеросовая? К Виолетте? Хочет выяснить все досконально?

Он кинулся звонить в Рубе. У меня зародилось кое-какое подозрение, и я обшарила номер. Оба «люгера» исчезли.

Вернулся Финн.

– Виолетта о ней ничего не знает.

– Вряд ли Эва отправилась в Лилль или Рубе, – тихо сказала я. – Наверное, она поехала умирать. Дома, где никто не помешает ей спустить курок.

Я тешила себя надеждой, что ее старая душевная рана затянется. Теперь она знает, что не предавала Лили, и собственноручно расправилась с заклятым врагом. Разве этого мало? Отныне можно смотреть в будущее, забыв о мрачном прошлом. Но, видимо, Эва глянула в зеркало, и отражение сказало ей, что без ненависти и вины жизнь утратила смысл. И точку в ней поставит пистолет.

Как было с моим братом.

У меня перехватило дыхание.

– Надо ехать, Финн. В Лондон, как можно скорее.

– А если ее там нет? Раз уж она решила свести счеты с жизнью, это можно сделать в гостинице через две улицы отсюда, а мы и знать не будем…

– В записке сказано уехала домой . Тридцать с лишним лет у нее не было другого дома, кроме Лондона. И если она решила умереть…

О господи. Не надо!

Нынешняя поездка по Франции сильно отличалась от прежней. Без едких замечаний пассажирки на заднем сиденье машина казалась пустой, никаких заездов в Лилль и Руан. Дорога от Парижа до Кале заняла всего несколько часов, паром доставил нас в туманный Альбион, и «лагонда», натужно пыхтя, понесла нас в Лондон. У меня сжалось горло, когда я вдруг сообразила, что нынче день моего рождения. А я совсем забыла.

Мне двадцать лет.

Меньше двух месяцев назад я сошла с поезда и отправилась в промозглую тьму, не имея ничего, кроме Розиной фотографии и беспочвенных надежд. Эвелин Гардинер была просто именем на бумажном клочке. Я знать не знала Эву, Финна, Рене Борделона. Да я и себя-то не знала.

Меньше двух месяцев назад. И сколько всего произошло за столь короткий срок. Я потрогала свой округлившийся живот. Интересно, когда Розанчик начнет шевелиться?

– Номер десять по Хэмпсон-стрит, – бормотал Финн, лавируя меж рытвин. В Лондоне следы войны по-прежнему были заметны, но лица прохожих, в этот теплый летний день вышагивавших по разбитым улицам, как будто посветлели. Наверное, мрачными были только наши с Финном физиономии. – Лучше вам оказаться дома, Гардинер.

Живой и здоровой , – мысленно добавила я, зная, что не смогу себя простить, если увижу распростертую на полу Эву с пистолетом в окоченевшей руке. Я вас не пущу , – сказала я в Грассе. – Не хочу потерять и вас . Но если…

Дом десять по Хэмпсон-стрит был пуст. И не просто пуст, но снабжен вывеской.

«Продается».

Шесть недель спустя

– Готова? – спросил Финн.

– Не совсем. – Я обернулась вокруг себя. – Для Парк-лейн я достаточно импозантна?

– Ты выглядишь милой крохой.

– Не такая уж я кроха.