Кейт Куинн - Сеть Алисы

– Так ты поможешь или нет?

Сердце, подкатившееся к горлу, мешало говорить.

– Вообще-то я занималась ранами, а не абортами. – Виолетта сложила руки на груди. – Может, стоит известить Борделона? Он же богатый, оплатит настоящего врача.

Эва уже прикидывала такой вариант.

– А вдруг он захочет ребенка?

Это было маловероятно – Рене не выглядел семьянином, но кто его знает… Что, если идея обзавестись наследником покажется ему… любопытной?

– Тогда втихаря избавишься сама. Скажешь, случился выкидыш.

Эва покачала головой. Рене терпеть не мог всякие хлопоты и ненужные расходы. Любовница, считал он, должна быть удовольствием, не доставляющим треволнений. А траты на врача или потеря желанного ребенка – это уже беспокойство. Можно запросто лишиться работы в «Лете», источнике информации. Нет уж, пусть все идет, как идет.

– М-да. – Виолетта задумалась, однако не предложила известить капитана Кэмерона или других кураторов сети. – Я видела, как это делается, но операция опасная. Ты решила определенно?

Эва энергично кивнула:

– Да.

– Есть угроза истечь кровью. Время терпит, может, еще сама скинешь…

– Сделай это! – в отчаянии выкрикнула Эва.

Дело было не только в ее решимости продолжить работу. Но еще и в том, что под маской ее внешнего спокойствия обитала паника на грани безумия. Без малейших колебаний она уже стольким пожертвовала – домом, покоем, невинностью, даже собственным именем, и все это ради необозримого светлого будущего, которое наступит после победы над оккупантами. Но теперь оккупант захватил ее изнутри, притязания его были не меньше, чем у немцев на Францию, и будущее просто сгинуло. В мгновение ока из воина, бьющегося с врагом и спасающего жизни, она превратилась в обычную беременную бабу, которую без всяких церемоний отправят в тыл, снабдив ярлыком шлюхи. Эва прекрасно знала, какая жизнь ожидает ее через семь месяцев, если сейчас ничего не предпринять: никому не нужная и всеми презираемая мать-одиночка без работы и без гроша в кармане, навеки прикованная к ублюдку от вражеского семени, брошенного в студеном и голодном аду войны. Тело предало ее самым бессовестным образом: сперва уступило наслаждению в объятиях барышника, а потом сберегло его частицу, вопреки усердным стараниям смыть все бесследно. Но потачки ему больше не будет.

Все последнее время Эва, свернувшись калачиком в холодной постели, отражала натиски слепой паники и ледяного ужаса. Теперь она знала, что охотно рискнет истечь кровью, но попытается отобрать свое будущее у засевшего в ней оккупанта.

– Есть один врач, который оказывает помощь нашим. – Виолетта качнула головой. – Человек он набожный и сам за такое никогда не возьмется. Под каким-нибудь предлогом я одолжусь его инструментами. Скажем, завтра.

– Хорошо. – У Эвы пересохло во рту. – Завтра.

Воскресенье. Надо же, чтоб именно в это благословенный день Эва решилась на поступок, за один только помысел о котором многие назвали бы ее распутной убийцей. Но выбирать не приходилось, поскольку ресторан был закрыт лишь по воскресеньям. Стало быть, имелся целый свободный день, чтобы истечь кровью и умереть либо выжить.

– Что будет, если я умру во время операции… или после? – сумела выговорить Эва, увидев напарницу с сумкой заимствованных инструментов.

– Я оставлю тебя и сюда больше не приду, – буднично ответила Виолетта. – Иначе нельзя. Если займусь твоими похоронами, меня арестуют. Через день-другой твой труп обнаружат соседи, и тебя похоронят за казенный счет. Лили известит дядю Эдварда.

Безрадостная перспектива резанула будто ножом.

– Что ж, давай п-покончим с этим, – сказала Эва, про себя добавив: и постараемся не умереть .

– Лежи спокойно, – в несчетный раз повторила Виолетта неведомо зачем – Эва и так была неподвижна, точно мраморное изваяние надгробия.

Возможно, Виолетта хотела подбодрить пациентку. Когда она застелила кровать чистой простыней и надела фартук с перемычкой на груди, явно сохранившийся со времен Красного Креста, голос ее обрел властность медицинской сестры. Стараясь не смотреть на разложенные сверкающие инструменты, Эва разделась от пояса – сняла нижнюю юбку, чулки, панталоны – и улеглась. Было холодно. Очень.

– Опий. – Виолетта откупорила пузырек, и Эва, послушно разомкнув губы, проглотила несколько капель. – Предупреждаю, будет больно.

Тон ее стал безапелляционным, и Эва вспомнила слова Лили: Вероятно, она решила, что лучше уж расстрел, чем скатывать бинты для Красного Креста. Поверь, чем бы медсестра ни занималась, она не сможет обойтись без пилежки . Почему-то сейчас это успокоило.

Виолетта протерла инструменты и руки чем-то едко пахнущим, потом взяла какую-то металлическую штуковину и подержала ее меж ладоней.

– Врачи никогда не согревают инструменты, – сказала она. – Вот им бы засунуть холодную железяку.

Опий уже подействовал. Комната поплыла, тело налилось тяжестью.

– Ты это уже делала? – Собственный голос показался Эве далеким.

– Один раз, – буркнула Виолетта. – В начале года помогла Орели, младшей сестре Антуана. Она была проводником наших курьеров – местные вызывают меньше подозрений. Но вот однажды угодила в лапы солдатни, решившей позабавиться. Ей всего-то девятнадцать. Родные ее обратились ко мне, когда выяснилось, что подонки ее обрюхатили.

– Она это… перенесла? – Эва смотрела на металлическую штуковину в руке Виолетты.

– Да. И сразу вернулась к нашей работе. Отважная девочка, что и говорить.

Раз она сумела, я тоже смогу , – подумала Эва, однако вздрогнула, когда Виолетта раздвинула ей ноги.

– Приготовься.

Виолетта постаралась согреть крючок, но все равно возникло ощущение, будто Эву проткнули сосулькой. Потом ошпарило острой болью.

– Лежи спокойно, – последовал приказ, хоть Эва не шевельнулась.

Она чувствовала, как в ней копошатся, но, казалось, это происходит где-то очень далеко. Боль то накатывала, то отступала. Холодно. Эва закрыла глаза, желая, чтоб все это было не с ней. Лежи спокойно .

Вот, железяка ушла. Все закончилось? Или нет? Виолетта что-то говорила.

– …будет кровотечение. Ты не боишься крови?

– Я ничего не боюсь, – с трудом проговорила Эва – онемевшие губы не слушались.

Виолетта скупо улыбнулась:

– Да уж, спору нет. А при нашей первой встрече я подумала: через неделю она сбежит домой к мамочке.

– Больно… – Эва не узнала свой голос. – Болит…

– Понятное дело.

Виолетта вновь поднесла ей склянку с опием.

Горечь. Почему в Лилле все отдает горечью? Только у Рене сытная еда, восхитительное вино и сладкий горячий шоколад, а то, чем питаются они с Лили и Виолеттой, прогоркло и вонюче. В этом городе все наоборот: зло вкусное, а добро – будто желчь.