Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

– У меня оставались ключи, – просто говорит Алиса.

На ней новые шляпка и накидка, явно дорогие и хорошо сшитые. На ногах – атласные бальные туфельки вместо обычных грубых башмаков на толстой подошве. Она не шла сюда пешком. Я окидываю взглядом каждый дюйм ее оперения. Хейдон небогатый человек. Он не платил за эти вещи. Она все-таки покраснела, но потом подняла на меня глаза и не отвела упрямого дерзкого взгляда.

– Ты сказал, он звал меня. Я пришла. Он уже умер?

– Значит, ты никогда не выйдешь ни за меня, ни за кого другого. Потому что ты можешь взять столько мужей, сколько пожелаешь? Зачем ограничиваться одним? Ты думала, я не узнал тебя на картине Барри? Или среди мазни мистера Хейдона?

Алиса становится как будто выше ростом. Она полна достоинства. Вся краска сошла с ее лица. Но ее реплика точна и подана безупречно:

– Простите, сэр. Я здесь не для того, чтобы слушать оскорбления.

Выход. И последний штрих, который окончательно ставит меня на место, – она спускается по лестнице не спеша. Я остаюсь наедине с ее восхитительной наготой, в то время как сама леди закрывает и запирает на ключ входную дверь. Я слышу, как ключ звякнул о плиты пола, когда она кинула его в щель почтового ящика.

Все это заняло с полминуты. Я стою и смотрю на «Пандору» больше времени, чем мне понадобилось, чтобы выгнать Алису с ее ухажером. В конце концов я плетусь вниз по лестнице, совершенно выбитый из колеи, обратно к Барри, который так поглощен умиранием, что ничего не слышал.

Около полуночи он открывает глаза и видит, что я за ним наблюдаю. Его голос слаб, но странно нормален, как будто он ведет со мной светскую беседу.

– Приведи ко мне Алису, мой мальчик, она сделала старика таким счастливым. – Это его последние слова. Сразу после часа его дыхание останавливается, он мертв.

Дэвиду Стюарту Эрскину, одиннадцатому лорду Бьюкану, исполнилось семьдесят шесть лет. Но он великолепен в бриджах до колен и напудренном парике. Его кружевной воротник накрахмален, медали горят на груди, он источает легкий аромат розовой воды и сырости, неотвязной заплесневелой сырости полов в дальних коридорах и белья, хранившегося в закрытых шкафах.

Мы изучаем кипу документов, скрепленных официальными печатями. Мы столпились вокруг маленького круглого стола, на котором стоит серебряный поднос и четыре нетронутых бокала с холодным шампанским, с пузырьками, скопившимися на поверхности. Я прочитал документы и передаю их Франциско. Мэри-Энн приподнялась на цыпочки и читает через его плечо.

Я получил серьезное повышение. Я буду помощником хирурга в войсках, размещенных на мысе Доброй Надежды, на самой южной оконечности Африки. Генерал-губернатор Мыса лично ходатайствовал о моем назначении. Моя работа в Портсмуте и Чатеме удостоилась его внимания. Ему не терпится познакомиться со мной лично. Он надеется, что я окажу честь его семейству и буду их личным врачом. Он ожидает от меня великих дел. Генерал-губернатор шлет поздравления своим дорогим друзьям: Дэвиду Стюарту Эрскину и генералу Франциско де Миранде. Остается их преданным и искренним, и все такое прочее.

– Это прекрасная возможность, солдат.

– Но так далеко, так далеко, – в голосе Мэри-Энн слышны слезы.

– Я чертовски горжусь тобой, мой мальчик, – бормочет Дэвид Эрскин. Я замечаю, что в левом глазу у него наметилась крошечная катаракта.

Я превращаюсь в живое клише из тех, что так не любит Алиса. Если я не могу получить ее, то отправлюсь странствовать по миру.

Остров возник из моря рано на заре. Когда стала прорисовываться непрерывная далекая линия, отделяющая туманный воздух от синевы, симметрия неба и моря вдруг нарушилась и проявились темные, неровные очертания земли, далекие, но различимые. Барри облокотился на парапет. В мерцающей подвижности синего воздуха определять расстояния было трудно. Несколько часов назад стих шторм, и желудок Барри, уже совершенно опустошенный, слегка успокоился от пиалы крепкого зеленого чая. Больше никто из пассажиров не осмелился выйти на палубу. Корабль выглядел пустым и неуправляемым. Плеск волн вторил скрипу половиц. Барри растер глаза рукой. Ночью он явственно почувствовал, как его тело подняли с койки, секунду подержали в воздухе и снова шмякнули, бесчувственное, на грязные простыни. Он снова взглянул на бледный горизонт. Остров пока не исчез.

Мимо прошмыгнул оборванный парнишка, один из тех, кому были вверены их жизни. Его ступни были измазаны дегтем. Барри поймал его за рукав.

– Это наш пункт назначения?

– Да, сэр, – равнодушно ответил парень.

– Мы доберемся до вечера?

Парень взглянул на светлеющее небо.

– Да, сэр, если будет попутный ветер. Нет, сэр, если не будет ветра.

Барри сдался. Ночью ветра было предостаточно. Он сосредоточился на том, чтобы усмирить зеленый чай, который покачивался из стороны в сторону вместе с кораблем. Когда он снова поднял взгляд, остров был хуже виден – не исчез, а как будто отдалился. На палубе больше никто не появлялся. Барри расстегнул самые тугие пуговицы и неуверенно оперся на парапет. Свет стал сгущаться, несмотря на ранний сезон.

Стоял февраль. На Мысе можно было рассчитывать на солнечную погоду. В Англии в это время дня, если мрачный воздух вообще прояснялся, видна была каждая слезинка росы на листьях. Но здесь, в море, далеко на юге, в Восточном Средиземноморье, прозрачный ветер зари набирал дыхание и немедленно сгущался в непрозрачный белый свет юга. Между тем остров пропал. Барри оставил надежду. Должно быть, они никогда не достигнут земли.

Качка усилилась. Он, шатаясь, побрел по отполированным ступеням обратно в свою каюту, хватаясь за канаты. В коридоре мелькнула тень пассажира. Это была старшая мисс Хотон, старая дева, сопровождающая племянницу. Ее блузка была в беспорядке, а на шали красовались пятна разнообразного происхождения. Она прижимала ко рту носовой платок.

– Оооо, доктор Барри, – жалостно простонала она.

– Скорее ложитесь, мадам. И выпейте чуть-чуть сладкого чая.

На этом его попытки бороться с напастью закончились. Он поспешно свернул в свой угол. Психея несчастной вялой массой вздыбленной шерсти свернулась под деревянным столом, прикрепленным к полу медными заклепками. Она заскулила, когда Барри запирал дверь.

– Не волнуйся, радость моя, – сказал Барри собаке, снова забираясь под несвежие простыни. – Никто не выглядит импозантно, когда у него морская болезнь.

Солнце запустило в иллюминатор нестерпимо яркий луч. Барри натянул простыню на голову и застонал.

Корабль причалил вечером. В сумерках отчетливо вырисовывалась пристань. Офицеры карантинной службы подгребли к кораблю и поднялись на борт, чтобы обследовать документы и лоцию корабля. В последний раз они ненадолго швартовались в Италии, поэтому в карантине, вероятно, не было необходимости. Все чиновники хотели познакомиться с доктором Барри. Некоторое время он провел, пожимая руки и встречая откровенно любопытные взгляды. Весь корабль светился в ответ на огни с сумеречного берега. Старший карантинный офицер порта, веселый краснолицый мужчина, не помещавшийся в свою униформу, не стал проверять Психею и разрешил ей сойти на берег вместе с хозяином. Все собрались на палубе и возбужденно болтали. На одной руке у Барри прочно повисла младшая мисс Хотон, все еще интересно-бледная после ночных мытарств, другой он осторожно придерживал своего белого пуделя.