Патрисия Данкер - Джеймс Миранда Барри

– Хорошо, – говорит она, – перееду.

Сложности начались несколько дней спустя, когда я сообщил ей, что ни при каких обстоятельствах она не сможет взять с собой все свои пожитки.

Я ухаживаю за Алисой Джонс по всем правилам, чтобы соблюсти приличия. Я посещаю ее ежедневно в часы приемов. Я вынужден терпеть толпы прилипал, подхалимов и поклонников, что собираются у ее дверей и маршируют по лестнице. Я обнаружил, что пара драматургов, если у кого-то хватит простодушия назвать их творения «драмами», – независимые и остроумные люди. Иногда они уговаривают ее спеть для нас. Ее голос не так силен, как прежде, но исполнение и свежесть трогают ничуть не меньше.

Мы бурно ссорились из-за столоверчения – сеансов постукивания, как я их обычно называл. Я стоял насмерть. Я объявил, что, когда она сочтет возможным переехать в мой дом, чтобы наслаждаться покоем в обществе достойного и любящего человека, она должна сообщить всем, что услуги профессионального медиума более не предоставляются. Алиса дулась. Я настаивал. Клиенты умоляли. Дело зашло в тупик.

Я убедил ее умерить свои аппетиты относительно внутреннего убранства моей гостиной, и в обмен на это был принужден купить еще один рояль. Ее черный динозавр никогда не смог бы пролезть через окна второго этажа без разрушения несущих стен. Она отказалась распродать непристойные гобелены. Я представил себе, как они будут царственно висеть по всей лестнице. От своей кровати она отказаться не могла – это было псевдосредневековое сооружение с четырьмя столбами и плотным бархатным балдахином, который был вышит бурбонскими лилиями и оторочен золотой бахромой. Это означало, что ей отойдет весь третий этаж дома – будуар, гардеробная, гостиная с тремя окнами и маленький альков с низкими сиденьями, которые она велела перетянуть и покрыть блестящим атласом и подушками в тон. Старик-художник когда-то хранил в этих огромных комнатах все свои холсты. Должно быть, Алиса позировала ему здесь, в этой комнате, откуда теперь открывается вид на зеленые цветущие деревья. Я опасался, что ей будет не по себе в этом доме, но напрасно. Алиса совершенно не сентиментальна и свободна от страстей прошлого.

– Наконец-то я вернулась! – объявила она, переступив порог в день своего первого официального визита. – Надо сказать, я рада, что квартал стал поприличнее. Помнишь мальчишек, которые швыряли камни в окна и оставляли мусор на крыльце?

Конечно, поползли сплетни. Мне предложили членство в клубе «Гаррик» на основании моих тесных связей с артистическим миром, как тактично сообщалось в письме. Разумеется, я отказался. Меня посетили некоторые старые знакомые из колоний. Джентльмены, конечно, завидовали. Имя Алисы до сих пор обладало магическим действием, особенно для людей старого поколения, и вызывало эротическую ностальгию по прошлому. Некоторые дамы страстно желали ее увидеть. Другие наотрез отказывались, еще не получив приглашения. Мы проводили время в мужской компании.

Ее портреты можно было увидеть в самых разных местах, в том числе весьма фривольный холст, висевший в «Гаррике», – на нем она была представлена в костюме дерзкого солдата из «Любит – не любит». Я так и не видел оригинала, хотя изучил многочисленные гравюры. Изображение это почти за гранью приличия. Алиса могла, и до сих пор может, похвастаться совершенно безупречными ногами – длинными, стройными, великолепной формы. Судя по всему, ими восхищались многие.

Я помогал ей собраться, рылся в бесчисленных коробках с афишами и сувенирами. Лондон должен быть переполнен ее любовниками, если судить по billet-doux [60] Любовные письма ( фр .). , которые она бережно хранила. Многие из них я внимательно прочитал и должен сознаться, что пару раз с трудом сдерживал вспышки ревности. Мужчины, видимо, считали, что любая актриса легкодоступна. Если она отдается на сцене, то должна отдаваться и немедленно после этого в зеленой уборной. Богатые и влиятельные мужи часто оставляли напечатанные визитные карточки с тайными адресами на обратной стороне. Некоторым из этих легкомысленных предложений было более полувека.

– Почему ты хранишь все эти компрометирующие непристойности, Алиса? – Я шваркнул на пол ящик, хранящий тщательно собранные свидетельства десятилетий пыльной похоти.

– Пригодится, если я захочу кого-нибудь шантажировать. Как можно скомпрометировать меня? У актрис не бывает репутации, которую можно потерять, Джеймс. У них просто репутация. Заслуженная или незаслуженная. Иди-ка сюда и помоги мне разобрать шляпные коробки.

Вслед за этим меня затопило море шляпок, мягкого бархата, накрахмаленного льна, соломы и перьев. Мы провели остаток утра, пытаясь их разобрать. Невозможно было убедить ее выбросить хотя бы одну, несмотря на то что было ясно, что носить их она уже не будет. Но сборы оказались полезными. Я проводил целые дни, роясь в прошлых жизнях Алисы. Она не пыталась от меня ничего скрыть. А я – я снова влюбился в ее удивительную смелость.

Как-то вечером мы пили десертное вино в гостиной, отчаявшись разобрать ее украшения – половину я с легким сердцем отправил в сейф своего банка; и тут наше общее прошлое неожиданно прорвалось в сегодняшний день. Личные комнаты Алисы переполнял сильный запах мускуса и розового масла. Вся ее мебель была тяжелой и громоздкой, даже по понятиям тогдашней моды. Мне часто казалось, что я уже погребен в пирамиде, окруженный сокровищами в изукрашенных урнах и набальзамированными рабами. Вдруг Алиса заговорила – немного нервно и отрывисто, что было совсем на нее не похоже:

– Слушай, Джеймс, я понимаю, что дело давнее, – но все-таки ты помнишь весну, перед тем, как умер твой дядя?

– Как я могу забыть? Я тогда в первый раз сделал тебе предложение. А что?

– В феврале, когда с ним случился первый удар, еще до твоего приезда, мы были в доме одни. Я бы послала за твоей матерью и за врачом, конечно, но старик был не в себе. Он должен быть что-то тебе сообщить. Я не понимала, что он говорит. Ни слова нельзя было разобрать. Поэтому он написал тебе записку. Он не мог мне ее продиктовать, а у самого хватало сил только на пару строк. Но он сказал, что дело срочное. Поэтому он заставил меня ее запечатать и поклясться, что я ее тебе отдам.

Алиса слегка зарделась. Она протянула мне пожелтевший, измятый листок бумаги с рассыпающейся печатью из красного сургуча.

– Вот оно. От Джеймса Барри.

Я уставился на записку мертвеца, долетевшую до меня сквозь без малого пятьдесят лет.

– Я собиралась отдать ее тебе. Но ты вел себя как диктатор. Я не хотела с тобой разговаривать. А потом, честно говоря, просто позабыла. Я нашла ее вчера во время сборов.