Вальдемар Лысяк - Императорский покер

Французы не могли выиграть той войны по трем причинам: потому что против них выступил практически весь народ; потому что испанцам помогали все новые и новые английские армии; и потому что "бог войны" в это время постоянно сражался на другом конце Европы (всего лишь раз он оказался в Испании лично и тогда французы смогли побеждать без труда — то было время Сомосьерры), а его действующие на полуострове маршалы были к тому времени усталыми героями.

И это вам уже вся правда. Столь грубое закрытие темы, возможно, выглядит довольно вульгарно — но все было именно так; имеется достаточно много опубликованных трудов на тему Испании в 1808–1814 годах, чтобы мое меньшинство эту правду знало. Извратители, которые излагают это иначе, «забывают» сообщить своим потребителям, что когда Испания уже изгнала Бонапарта за Пиренеи и вернула власть Бурбонам, те же самые Бурбоны сжали Испанию в таких клещах феодальной тирании, что страна взвыла от боли, и всего лишь годом позднее (1815) тот же самый испанский народ, узнав, что Наполеон сбежал с Эльбы и вернулся в Париж, выслал к нему делегацию… с мольбой о помощи! В состав этой делегации входили дворяне, горожане, либералы всяческих оттенков (сегодня часть из них мы бы назвали даже коммунистами) и даже герои-герильясы, которые еще год назад сражались против корсиканца за дело Бурбона, и которых теперь этот самый Бурбон упаковывал в тюрьмы (даже знаменитого Мину) поскольку теперь они начали мечтать о равенстве людей. Хватило года, чтобы они поняли, что сражались за кого-то, гораздо худшего, чем Наполеон, и потому пришли к бывшему врагу с просьбой о помощи [87]. Только было уже поздно. Ватерлоо стало поражением и для них. И это тоже правда, которую следует знать.

Но не для того, чтобы провозглашать эту истину, я посвятил столько места Испании в описании шестого раунда императорского покера. В моем сочинении ничего не делается ошибочно или случайно. Дело в том, что если бы не Испанская война, повторная «встреча великанов» возможно вообще не состоялась, то есть, не состоялось бы повторное и уже последнее заседание обоих партнеров за обычным столом с четырьмя деревянными ножками. Думаю, причина достаточная?

22 июля 1808 года на выжженной солнцем равнине Андалузии испанцам сдался окруженный превосходящими силами противника французский корпус генерала Дюпона. Это была почетная капитуляция, которую испанцы незамедлительно нарушили, разместив военнопленных на понтонах Кадиса и на островке Кабрера в столь чудовищных условиях, что большинство французов не прожило и года. Со стратегической точки зрения капитуляция под Байленой была мелочью — ну ладно, было потеряно семнадцать тысяч солдат нескольких сотен тысяч в Великой армии. Но вот с пропагандистской точки зрения это была катастрофа — наполеоновская армия впервые была побеждена, и Европа увидела, что людей "бога войны" побеждать все же можно! На величественном фасаде Империи появилась первая трещина…

Наполеон сразу же верно оценил колоссальное значение капитуляции под Байленой. В первом пароксизме гнева он осудил Дюпона за измену и посадил в казематы форта Жу. Затем он понял, что обязан лично отправиться в Испанию и затушевать впечатление от тог поражения. Но у него за спиной была Австрия, которую Байлена привела в состояние мобилизационной горячки, а также смертельно опасный "брат". Потому перед тем, как отправиться за Пиренеи он решил встретиться с этим "братом" и обновить перемирие в Тильзите — еще раз очаровать Александра, засыпать его проектами и обещаниями, нейтрализовать.

Вновь ему необходимо было спешить. Он предложил царю незамедлительное рандеву, в ходе которого "мировые вопросы будут решены так, чтобы в течение четырех лет можно было жить абсолютно свободно". Но так случилось, что у царя в Финляндии дела шли не лучше, чем у французов в Испании, поэтому он сдвинул встречу на конец сентября. В качестве места съезда был назначен Эрфурт, маленький, покрытый патиной времени городок на реке Гера, неподалеку от Веймара.

Петербургский и павловский дворы восприняли согласие императора на эту встречу как самое обычное харакири. Все помнили о том, что Бонапарт заманил в Байонну и пленил правящее испанское семейство, и в атмосфере всеобщего испуга то же самое обещали и Александру. Мать написала ему с дачи в Гатчине, не скрывая слез: "Дорогой Александр, мои слова будут осуждать тебя, как и меня осудит Бог перед своим высшим судом (…) Александр, ты погубишь свою империю и свою семью! Остановись, пока еще есть время! Помни о чести, о просьбах и мольбах матери! Остановись, сын мой!".

Александр знал, что опасения его окружения безосновательны. Как правило, он не посвящал Марию Федоровну в свои замыслы, но на сей раз, желая оттереть ее слезы, он решил приоткрыть краешек тайны в письме, написанном в конце августа: "Мы делаем вид, будто бы желаем усилить перемирие, чтобы усыпить бдительность союзника. Таким образом, у меня появится время, и я смогу и дальше готовиться…".

Любимой сестре Екатерине он пояснил это более подробно: "Бонапарту кажется, будто я глупец, но хорошо смеется тот, кто смеется последним!".

Своим же министрам он сообщил:

— Иду проложенным путем со всей стойкостью.

Коленкуру он сообщил следующее:

— Пускай месье передаст своему монарху, что тот может на меня рассчитывать, как и на вас, и пускай он сделает из этого соответствующие выводы. Если кто-либо только попытается выступить против нас, сразу же получит по лапам так, что приятно будет поглядеть!… Так что: в конце сентября в Эрфурте, а результаты — зимой!

Тут он попал в десятку: Наполеон и впрямь мог рассчитывать на Коленкура в той же самой степени, что и на царя Всея Руси. И по лапам за это получил так, что приятно было поглядеть!

Александр покинул Петербург 14 сентября и спешил в Эрфурт "быстрее курьера". Правда, это не помешало ему на пару дней задержаться в Кёнигсберге, где находилась красавица Луиза. Фридрих Вильгельм нашептывал ему на ухо предостережения в отношении Бонапарта:

— Заклинаю, берегитесь его, Ваше Императорское Величество, будьте настороже, что бы он не говорил!

Что нашептывала Александру на ухо королева — мы не знаем, хотя, собственно, все тогда знали, и даже "приятель Александра, Коленкур, после одной из встреч царя с Луизой позволивший себе в салоне княжны Долгорукой возмутительную бестактность, известную нам из письма Жозефа де Местра к шевалье де Росси:

— Неужели это такая тайна, что королева Пруссии посещает царя в его спальне [88]?

27 сентября 1808 года оба "брата" увиделись снова. Александр ехал в экипаже со стороны Веймара, Наполеон выехал ему навстречу из Эрфурта и, увидав царский кортеж, помчался галопом. Оба "брата" бросились друг другу в объятия, сердечно расцеловались, сели на коней и рысью направились в сторону Эрфурта, мило беседуя один с другим.