Вальдемар Лысяк - Императорский покер

Так начался этот европейский конгресс, уступивший в XIX столетии своим размахом и богатством только лишь Венскому Конгрессу. Это была истинная сходка коронованных голов, которые должны были глядеть спектакль и восхищенными криками встречать побратавшуюся пару "великанов". Четыре короля, тридцать четыре удельных и родовых князей и герцогов, бесчисленное количество дипломатов, маршалов и вассалов. Не хватало лишь перепуганных правителей Англии и Пруссии. Те, кто прибежал на сборище, катались в пыли у ног обоих императоров и умоляли подарить улыбку, выпрашивали дотации, квадратные километры, опеку и жалость; этот чудовищный сервилизм подчеркивают все историки эрфуртского съезда. Бонапарт относился ко всей этой псарне так, как она того и заслуживала. Всего один пример — реакция н вмешательство в его разговор Максимилиана Иосифа Виттельсбаха:

— А ты, баварский король, заткнись!

К Александру же Наполеон относился, словно к любовнице. Каждый день балы, пиры, приемы, конные прогулки, празднования, охоты; Европа вновь раскрыла рот от изумления. И так в течение восемнадцати дней. Эрфурт в цветах и в иллюминациях; приветственные крики толп и армии, "Да здравствует император Наполеон!", "Да здравствует император Александр!", шествия, ревю, аудиенции, танцы, маскарады, небольшие оргии с дамами "не слишком строгого нрава" (это уже Константин, Мюрат и Иероним со своей компанией), тысячи свечей в канделябрах, сотни петиций в дрожащих руках, десятки транспарантов на стенах, один глупее другого, а самым глупым был такой:

Символический жест: "великаны" обменялись шпагами. Находясь среди русских, Наполеон рассыпал налево и направо подарки и знаки отличия. Царь не оставался в долгу, так что на французскую свиту просыпался настоящий град его миниатюр, табакерок, орденов Святого Андрея Первозванного и перстней с бриллиантами. А уже на обе свиты — стоцветный дождь фейерверков, таких же красивых темной ночью, как искусственные огни взаимной любви императоров в покрытом мраком колодце их замыслов. Короче: один громадный театр.

Наполеон всегда считал, что большой театр требует для себя малого театра. Потому-то он доставил в Эрфурт самых лучших парижских актеров, с Тальмой во главе, и чуть ли не ежедневно оба наши партнера усаживались в театре. В те времена привилегированные зрители занимали театральные ложи, партер оставался для плебса. В Эрфурте для императоров выстроили подиум перед сценой, в том месте, где обычно играл оркестр, и там поставили пару кресел. Все остальные: короли и князья, сидели сзади, и потому Европа смеялась, что "Эрфурте партер состоял из королей".

Играли исключительно классические трагедии: Корнель, Расин и Вольтер. "Цинна", "Андромаха", "Британник", "Митридат", "Смерть Цезаря", "Магомет", "Эдип". А вот Мольера Наполеон исключил, заявив:

— В Германии его бы не поняли.

Перечисленный репертуар не был случаен; Бонапарт не любил полагаться на случай. В этой раздаче карточными фигурами должны были стать настоящие актеры. В каждой из упомянутых пьес были фрагменты, словно закодированные послания, предостережения, напоминания, и Наполеон приказал своим комедиантам акцентировать их, поворачивая лицо к Александру. Например:

Александр молниеносно почувствовал смысл этой игры и восхитительно подстроился к ней. Разве не был он "Тальмой севера"? Когда в "Эдипе" актер, играющий Филоктета, произнес реплику: "Дружба великого человека есть даром небес!", царь вскочил с места и демонстративно начал обнимать Наполеона.

Оба великих виртуоза политического покера и политического актерства разыграли всю эту театральную раздачу чудесно.

Многие позволили себя обмануть, и тогда, и потом. Старый глупец Тьер в своей многотомной "Истории Консульства и Империи" напыщенно распространялся о том, как во время прогулок верхом "император Александр открывал Наполеону даже наиболее скрытые порывы своего сердца", и удовлетворенно цитировал слова, которыми царь все время дарил своих слушателей:

— Наполеон — это не только великий деятель, но и наилучший и милейший человек под солнцем!

Камердинер Констан тоже не заметил актерских масок и умилялся впоследствии в своих мемуарах:

"Оба монарха оказывали один другому самую сердечную дружбу и полнейшее доверие. Чуть ли не каждое утро царь Александр приходил в спальню Его Величества и фамильярно болтал с ним. Однажды он увидел несессер Императора и выразил свое восхищение им. Несессер тот стоил шесть тысяч франков, в него входили приборы из позолоченного серебра, он был замечательно устроен внутри, а гравировки выполнил ювелир Бьенне. Как только царь ушел, Его Величество приказал мне взять идентичный несессер, присланный как раз из Парижа, и отнести во дворец царя".

Нам известно, что Шульмайстер по приказу Наполеона облавно подгонял царю дамочек, но в Эрфурте частенько проводились и охоты с самыми настоящими облавами. Крупнейшую охоту устроил Великий Герцог Веймарский в Эттерсбургском лесу между Эрфуртом и Веймаром. Господа с ружьями "затаились" в ложе изысканного павильона, вокруг которого на тесном, огороженном пространстве сталкивались друг с другом отловленные заранее простые и благородные олени, серны, зайцы и всякое другое зверье. Знатные охотники достигли значительных успехов, и им совершенно не мешало то, что следующей ступенью подобного рода "охоты" могло быть уже только подвешивание связанной дичи на балюстраде ложи.

В ходе небольшого антракта, в Веймаре, случилась встреча, возможно, даже гораздо более важная, чем эрфуртская. 2 октября 1808 года, в девять утра, встретились Наполеон Бонапарт и Иоганн Вольфганг Гёте, то есть — встретились две легенды. Друг друга они ценили уже давно, но только лишь по слухам и по печатному слову. Они долго разговаривали об искусстве, литературе, театре и о творчестве Гёте.

— Почему вы представили это подобным образом? — спросил император о каком-то фрагменте "Вертера", по его мнению, фальшивом.

— Чтобы произвести эффект, который природа сама породить не может, поэт может иногда, по моему мнению, обратиться к иллюзии, — ответил на это поэт.