Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

— Забирай, забирай, братец, сии больничные пожитки.

Кондратий сложил постель в кипу, взял ее в охапку и унес.

Гаврила Романович шагал вокруг письменного стола. На душе у него было необычайно светло, сочилась прозрачная грустная радость, но благодатным этим чувствам не хватало еще такого же благодатного зерна, которое сейчас мгновенно проросло бы и обратилось в поэтическую мысль. Ну что ж, зерно сие непременно появится. Надобно обождать. Лишь бы не омрачили душу комитетчики. В пенатах своих омрачить ее некому. А на службу спешить не будем.

Он решил обойти покои дома и представиться в полном здравии родным и близким — Дарье Алексеевне, ее юным племянницам, девицам Бакуниным, молодым сыновьям Капниста (племянникам жены) и очаровательной госпоже Колтовской, гостившей в доме своего почитаемого опекуна, а также другим молодым дамам-гостьям, его поклонницам.

Он открыл ближайшую дверь, но кабинет жены оказался пустым.

Тут подбежал Кондратий.

— В верхних покоях никого нет, ваша милость, — сказал он. — Все ждут вас к завтраку, узнамши, что вы здоровы. Пожалуйте в столовую.

— Слушаюсь, батюшка, — сказал Державин.

Когда он вошел в верхнюю домашнюю столовую (парадная находилась внизу), дамы, девицы и молодые братья Капнисты разом встали и окружили его. Дамы обнимали своего друга, барышни целовали руку своему любимому поэту, а кавалеры лишь почтительно поклонились своему благодетелю.

Потом все сели за большой овальный стол.

— Такого счастья не знавал, поди, и сам Анакреонт среди его поклонниц, — сказал Гаврила Романович, умиленно улыбаясь и оглядывая дам и девиц.

Он так любил женщин, как едва ли дано было любить другим смертным притворного минувшего века. До первой женитьбы он любил с неуемной и азиатски дикой страстью. Впервые распалила в нем эти бурные чувства солдатская дочка Наташа, и он написал во славу ее немало пылких озорных стихов. Потом он, еще не имея офицерского чина, бросился в сладостные объятия одной знатной дамы, которая пыталась воздержать его от беспутной, трактирно-картежной жизни. Затем он, капрал Преображенского полка, воспользовавшись отпуском и приехав к матери в Казань, безумно влюбился в благородную девицу и, распылавшись, совсем было отбил ее у бывшего своего воспитателя — директора гимназии, имевшего с сей барышней тайную связь. А в конце пугачевской войны, после памятной встречи с главнокомандующим и скованным Емельяном, прапорщик Державин, явившись в Казань к Павлу Сергеевичу Потемкину, отнял у этого генерала и графа любовницу, увлекши ее на короткое время своей буйной влюбленностью. С такими же бушующими чувствами он начал и свою первую брачную жизнь, но Екатерина Яковлевна, его Пленира, его нежная, по-матерински ласковая Катя, скоро успокоила в нем вулканическую страсть, умерила ее, облагородила. Ныне же он любил женщин как-то блаженно и возвышенно, однако далеко не бесплотно. Еще и теперь в каждой прельстительной даме (особенно в госпоже Колтовской) он видел Аспазию. Еще и теперь он был

А девицы, искренне обожающие своего любимого поэта, радовали и волновали его бесхитростной нежностью, свежестью и чистотой их красоты.

За завтраком сегодня он ел мало (жене не надо было его воздерживать незаметным для других знаком, как она это временами делала), говорил много, смеялся всякой шутке милых сотрапезниц, но потом вдруг смолк с улыбкой какой-то шаловливой затеи. Встал, всем поклонился и поспешил в свой кабинет. Тут он обошел несколько раз вокруг стоявшего посреди комнаты письменного стола, потом сел, взял аспидную доску и грифель. И одним духом написал «Шуточное желание».

Он кинулся было с этим «Желанием» в столовую, чтобы прочесть его дамам и девицам, еще, конечно, не успевшим разойтись, но за дверью остановился. Нет, сие совсем уж ребячество, подумал он и вернулся в кабинет. Дурачишься, сенатор, а государевы комитетчики готовят тебе западню. Что же они не обращаются ни за какими объяснениями? Ожидают дополнительных доносов из Калуги? Или просто не хотят тебя, больного, беспокоить? И Сенат ничем не тревожит. Беклешов, должно быть, доволен твоим отсутствием. Самовластный сей генерал-прокурор спит и видит избавиться от строптивого сенатора. Рад теперь, что ты не споришь, не протестуешь, ни в чем ему не мешаешь. Хворай, мол, себе, хворай, ты нам ничем не надобен.

Но именно в сей день Беклешов прислал к Державину секретаря Соломку с бумагами. Соломка, вероятно, сам вызвался доставить их, чтобы навестить поэта.

— Александр Андреевич просил вас, ваше высокопревосходительство, просмотреть поступившие в Сенат дела, — сказал он.

— Какие? — спросил Державин.

— Те, что были когда-то переданы на рассмотрение Комиссии по составлению законов. Генерал-прокурор просил вас ознакомиться с заключениями комиссии.

— И только-то?

— Нет, он велел изложить ваше мнение по каждому заключению комиссии.

— Могли бы, кажется, обойтись и без моего мнения… Ну хорошо, оставь. Просмотрю и пришлю свои соображения.

Соломка положил портфель, набитый бумагами, на письменный стол.

— Как, братец, доволен ты нашей поездкой в Калугу? — спросил его Державин.

— Премного благодарен вам, ваше высокопревосходительство. Век не забуду этого путешествия.

— Что толкуют в Сенате о моей ревизии?

— Плохого ничего не слышал, Гаврила Романович. Граф Воронцов приезжал намедни к Беклешову. Призвал меня в кабинет. Александр Андреевич вышел. Граф долго расспрашивал меня наедине, как проходило следствие.

— И что же ты поведал ему?

— Рассказал все, как было. О том, что я знал.

— Ничего не приврал?

— Да что вы, ваше высокопревосходительство! Говорил только правду.

— А все же старался, поди, умягчить и приукрасить мои действия? А? Признайся, старался?

— Нет, Гаврила Романович, рассказал, как было в самом деле. Ни слова лишнего.

— Ну спасибо, Семен Ильич. Ступай, голубчик, доложи Беклешову, что я займусь сими делами. Погляжу, каковы соображения наших законодателей.

Комиссия по составлению новых законов находилась в ведении самого императора. От новых законов государь, кажись, уже отказался. В одном из высочайших указов он повелел председателю сей Комиссии Завадовскому привести в надлежащий порядок старые законы, лишь приспособив их к нынешним государственным условиям. А последующим рескриптом он возложил на Комиссию совсем иную работу — изыскать способ, который мог бы ускорить течение канцелярских дел. Молодой монарх еще продолжал заседать и председательствовать в Негласном комитете и выслушивать смелые пропозиции членов этого Комитета общественного спасения, но от предлагаемых ими коренных реформ отходил все заметнее и решительнее. Граф Завадовский, возглавляя Комиссию, руководствовался, конечно, попятными указами императора, однако хотел как-то угодить и его советчикам-реформаторам (вдруг им удастся добиться своего!).