Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

Старик не бредил и не фантазировал. Он как будто сам пережил все те далекие события, видел прошлое, ощущал его. Его настроение передалось мне.

— Он к шее коня пригнулся, — говорил хайджи, — а то бы упал тут в траву.

И я отчетливо увидел верткую монгольскую лошадку и свинцово сидящего на ней человека, тяжелого, жирного, смугло лоснящегося — Джучи, свирепого сына Чингисхана. Увидел метнувшуюся и рассыпавшуюся его конницу. Услышал свист летящих ей вдогонку стрел. И ожило все то, о чем вчера пел хайджи. И степь, серая, ковыльная, сухая, такая, по какой я не раз ходил, равнодушный к ее холмам, к немым курганам и скопищам могильных плит, вдруг открыла мне быль минувших тысячелетий. Я увидел не только битвы с пришельцами, но и более древнюю жизнь здешних степняков, их мирные селения и очаги, где они выплавляли металл, ковали серпы и браслеты, высекали из камня богов, расшивали золотом ткани и отдыхали от благих трудов, зачинали поколения, чтобы донести до нас жизнь, ее ценности и вот этого хайджи.

Потухла солнечная верхушка самого высокого дальнего холма. Стало сумеречно и прохладно. Я обернулся назад и осмотрелся. Да, такой и представлялась мне прародина старого хайджи. С юго-запада подходили к степи и гигантской подковой охватывали ее лесистые горы. Остывшие их вершины чернели в красноватом тускнеющем небе. В глубоких распадках бродила древняя тьма. Холодный сумрак, стекая с гор, расползался по низине и мутно обволакивал увалы, курганы и могильные плиты. Поодаль от нас, в долине, затянутой мглой, шумела, как и тысячелетия назад, рвущаяся в степные просторы река.

Старик, ссутулясь, сидел на курганчике, подобрав ноги, облокотившись на них и подперев подбородок кулаками. Он опять молчал, неподвижный, похожий в сумерках на вкопанный камень, что стоял у подножия нашего холма.

— Ну что, двинемся? — спросил я.

Старик разогнулся, встал, спустился с курганчика и взял чатхан. Мы пошли к улусу.

Слева вдали виднелся бегущий пунктир огней, обозначающий кривую линию шоссе. Впереди светился окнами улус. Дальше, на полях, двигались комбайновые созвездья. А здесь, где мы шли, разлилась сплошная тьма, не отмеченная ни единым огоньком. Мы едва различали дорогу. Потом совсем потеряли ее на вытоптанной овцами траве. Побрели прямиком на огни улуса, обещавшие покой и отдых.

— Глаза плохи стали, — заговорил старик. — И ноги слабы стали. Раньше пешком Саяны переваливал, в Монголию выходил.

— В Монголию? Зачем же вы туда ходили?

— За соболь гнался. Соболь на ту сторону Танну-Ола увел. Я пошел дальше. Хотел посмотреть, где наша хакасская столица был.

И хайджи поведал мне историю древней хакасской столицы.

Хакасы не все время воевали на своей земле. Когда их сильно донимали враги, они собирали все силы и вырывались за Саяны. Однажды уйгуры захватили их государство. Хакасский каган Яглакар поднял свой народ и двадцать лет дрался за родину. Потом хакасы перешли хребет Танну-Ола, разбили уйгурское войско и основали за Саянами свою столицу. Почти сто лет они были главной силой в Центральной Азии. Но затем с востока пришли кидане. Хакасы заняли свое законное место в Южной Сибири.

— В то время мы еще сильные были, — говорил хайджи. — Много веков воевали. Закалились. Еще триста лет у нас много силы было. Чингисхан нас губил. А русский пришел спасать. — Старик замолчал.

— Когда же вы в Монголию-то ходили? — спросил я.

— Давно. Еще до первой немецкой войны.

— И нашли свою бывшую столицу?

— Нашел. Только там ничего не остался. Голый место.

— А как же вы узнали, что это именно то место?

— Мои чувства сказали. Ноги туда привели.

— Да, может, и ошиблись?

— Мои ноги никогда не ошибались. Везде меня водили — нигде не ошибались.

— Много вы земли исходили?

— Много. Всю тайгу исходил, всю степь. Сильный был человек. Теперь шибко слабый стал. Умрет скоро старик. Еще жить бы надо. Хороший был, плохо людям не делал. — Он опять говорил о себе, как о другом человеке, и жалел, что скоро придется расстаться с этим добрым стариком. Он чувствовал, что умрет не он, хайджи, а тот, кто так долго носил его по этой древней земле.

Я оступился, угодил одной ногой в какую-то канаву. Старик протянул мне руку.

— Пошто в сторону не смотрел? — сказал он. — Я думал, ты нарочно идешь по самый край канавы.

— Вы ее видели?

— Видел.

— А говорите — глаза слабые.

— Я так видел, по привычке.

— Что это за канава?

— Канал был. Мой предок копал. Давно, больше тысяча лет. В старое время у нас кругом каналы были. Орда долго хозяйничала, все разрушала.

— Теперь эти древние каналы, кажется, восстанавливают.

— Один русский человек начал разрывать. Тимофей. Умный был, книгу писал. Я видел его.

Он говорил, конечно, о ссыльном крестьянине Тимофее Бондареве. Тот тридцать лет возделывал здешнюю степную землю, вел учет своих трудов и хозяйства, читал Библию, «Потерянный рай» Мильтона, запретное «Путешествие» Радищева (больше ничего!) и написал «Торжество земледельца», призывающее всех людей к х л е б н о м у т р у д у и обличающее тунеядство. Книгу по просьбе Толстого напечатали в «Русском деле», но скоро конфисковали. Бондарев в конце жизни навозил на место будущей своей могилы много плит и высек на них текст «Торжества земледельца», чтоб оно сохранилось как завещание потомкам. Не уцелела от грядущих разрушений и эта каменная книга. Пропал труд крестьянского писателя-философа.

— Так вы знали Тимофея Михайловича! — удивился я.

— Видел, когда был маленький парнишка. — Старик взял меня под руку. — Опять оступишься, на канаву идешь.

— Говорите, Тимофей первым начал восстанавливать оросительную сеть?

— Он мужиков научил. И сам рыл. Джучи разрушал, Тимофей восстанавливал. Война больше не должна быть. Земля надо спасать. Когда все люди близко к смерти подойдут, начнут земля спасать. Шибко все испугаемся и станем спасать. Насадим много леса, очистим все реки. Машины, которые дымят и гадят, ломать будем. Переплавлять. Чистый воздух будет, чистый вода, чистый душа. Пошто не веришь? Я вижу ту жизнь.

Заговорив о будущем, хайджи ушел лет на двести вперед, и я чувствовал, что он и там живет так же явно, как жил в глубокой древности. Я подумал, что человек живет на свете не столько, сколько он существует, а сколько вбирает в себя прошлого, настоящего и будущего. Захваченный этой мыслью, я уже не слышал, что еще говорил старик о будущем. Но он вдруг спросил меня:

— Хочешь мою бабушку смотреть?

— Бабушку?.. Какую бабушку?

— Мою бабушку.

— Разве она еще жива?

— Она бессмертна. — Старик взял меня под руку и повел куда-то вправо. Скоро он остановился, придержав меня за локоть.

Я всмотрелся в темноту и едва разглядел вблизи неуклюжую, неподвижную, смутно черневшую фигуру. Достав из кармана коробку, я зажег спичку. На меня глянула узкими мудрыми глазами каменная женщина, большая, с вислыми грудями, безрукая, вкопанная до живота в землю.