Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

Ливень внезапно пресекся. Раскаты грома удалялись и погромыхивали все глуше и тише. Молнии вспыхивали где-то далеко-далеко, и их бледные мигающие отблески едва достигали чабанского стана.

— Ну, опасность миновала, — сказал Матвей Васильевич.

— Да, но отара-то убыла, — сказал Петя.

— Не больше трех вырвалось.

— Пропадут.

— Не пропадут. Побесятся, побегают да к отаре к утру прибьются. Только бы на волка не нарвались. Волк в наших местах недавно появился. Из подтаежья, видать, вышел… Петюша, поди зажги фонарь, — сказал он третьяку (так овцеводы называют второго помощника чабана). — Принеси топор и гвозди. Надо прибить доски-то.

Починив изгородь, мы вернулись в вагончик.

— Вот теперь можно поехать на торжество, — сказал Матвей Васильевич. — А ты, Петюша, подежурь тут до утра. Походи кругом с фонарем, покричи, попугай волка. Беглянки наши где-нибудь поблизости ходят, поди, уж успокоились. Ты не ложись, соколик. Завтра выспишься. Утром сам пойду с отарой, а послезавтра — Аннушка, так что отдохнешь. Пойду запрягу Гнедка.

Чабан подошел к двери, открыл ее, но тут остановился, что-то обдумывая.

— Знаешь что, дорогой гость, — сказал он, — не поедем на хутор. Аннушка сама приедет. Чую, едет.

Он закрыл дверь, снял плащ и фуражку. Взял тряпицу и начал поспешно мыть пол, смачивая ветошку в воде, опять стекшей с нашей одежды и скопившейся в ложбинке.

Потом он поставил стол посреди вагончика, придвинул к нему один топчан и три табуретки. Сел и закурил трубку.

Я тоже присел к столу.

— Вы уверены, что Анна Федоровна приедет?

— Чутье никогда меня не подводит, — сказал чабан. — И знаю я свою старушку. Ругает, клянет меня, а все старается чем-нибудь угодить.

— Тяжело ей. Вам обоим давно уж пора на отдых.

— На пенсию, что ли? Ты что! Я через неделю с тоски подохну. Всем нутром сросся со степью да с отарой. Тебе не понять, как притягивает чабанство. Тяжеленько иногда приходится, особенно в осеннюю непогодь и в зимние метели. Зато в хорошую погоду — одно удовольствие. Идешь себе тихо за отарой, а душе так просторно! А то лежишь в ковыле на курганчике, смотришь на каменные памятники и что только не передумаешь! Все прошлые века перед тобой проходят. Вспоминаются разные кочебаевские сказания. Эх, Кочебай, Кочебай! Столько я подростком от него наслушался. И вот ведь что удивительно… Все, что он рассказывал, потом раскопщики курганов подтверждали. Не с одним я тут в степях беседовал, с раскопщиками-то. Ученый народ. И тоже страсть как любят степь. Нет, лучшей жизни, чем в степи, нигде не сыскать.

— А вы пробовали искать?

— Нет, не пробовал. А в городах бывал. — Чабан вдруг чему-то усмехнулся. — Послал раз совхоз меня в Москву на совещание. Ужаснулся, когда попал в метро. Остановился у лестницы, что вниз толпу тащит. Боюсь на нее ступить. А рядом другая лестница, та из подземелья вычерпывает людскую гущу. Вычерпывает и вычерпывает без конца. И все плотной толпой поднимаются, никаких промежутков. А в вагоне? Не пошевелишься. И как такую давку выносят? Некоторые даже книжки ухитряются читать. Видел, как парень в бабьей шапочке вязаной изловчался. Как-то зубами и подбородком перелистывал страницы перед самым носом. Другую-то руку ему намертво притиснули к туловищу. И не только в Москве такая давка. Даже в нашей хакасской столице автобусы, как бочки с сельдью. Нет, упаси бог от такой кучной жизни. То ли дело в степях.

Я сегодня еще с большим интересом смотрел на седого чабана, на дочерна загоревшее и задубевшее лицо с пробившейся серебристой щетиной. Старик посасывал черемуховый неокоренный чубук самодельной, из березового капа трубки. Он был особенно своеобразен в этой походной примитивной избушке со всей ее допотопной обстановкой. Она по-шалашному убога, эта «обстановка». Топчаны на брусчатых крестовинах. На таких же крестовинах и стол, сколоченный из неструганых досок. Жестяная семилинейная лампа, едва сочащая свет через закопченное стекло. Стоял бы на месте лампы глиняный сосудик с жиром и теплящимся фитилем, можно было бы принять чабана за человека карасукской эпохи. Да ведь по роду своего занятия Матвей Васильевич действительно древний человек. Его мало чем задела современная цивилизация, задела только одна ее отрасль — техника убийства, от которой он чудом уцелел, получив лишь два легких ранения почти за пять лет фронтового скитания. А все другие годы он жил, как пастухи времен библейского Авраама или как те степняки, которые своими костями и вещами открывают ныне тайны далекой древности. Не обделила ли чем-нибудь Матвея Васильевича судьба? Нет, он вполне ею доволен. Кто знает, может быть, карасукцы, жившие в эпоху бронзового расцвета, в XIII—IX веках до нашей эры, когда здешние степи еще не знали никаких войн, были счастливее людей современных государств? Что дала человеку развитая техническая цивилизация? Много дала, но не больше ли отняла? И вот уже грозит отнять у него все — уничтожить на планете не только все живое, но и то, что осталось от двух миллиардов лет земной жизни. Неужели человек, создатель этой цивилизации, не укротит ее стихию, не подчинит ее своему разуму?.. Что думает об этом Матвей Васильевич? Мы говорили с ним все о прошлом. Надо спросить его о будущем.

— Матвей Васильевич, — начал я, но он вскинул руку ладонью ко мне, как бы заслонившись от разговора.

— Едет, — сказал он. — Слышишь?

Я повернулся к окошку, напряг слух, но не уловил, никаких звуков. Петя поднялся со своего топчана, тоже прислушался и недоуменно пожал плечами.

— С зоотехником едет, его конь, — сказал чабан. — Да, его Карька. Стегай не стегай — все бежит ровной трусцой. Пойду встречу.

Он вышел. Прошло, пожалуй, минуты две, и тогда только мы с Петей услышали приближающийся конский топот, а вскоре увидели тележку, остановившуюся под самым окошком.

Матвей Васильевич внес большую корзину, прикрытую клеенкой. За ним вошла Анна Федоровна с пузатой кожаной сумкой.

— Черт непутевый, заставил ехать в такую ночь, — заворчала она.

— Ладно, старушка, не сердись, — сказал Матвей Васильевич, — гроза задержала.

— У тебя все не как у людей. — Она сняла с корзины клеенку, развернула ее и застлала стол, с которого Петя поспешно убрал лампу. — И стекло не почистили, совсем черное, сидите тут в темноте, — продолжала ворчать недовольная хозяйка.

— Зато Матвей Васильевич пол вымыл, приготовился встретить вас, дорогая Анна Федоровна, — говорил Петя, вертясь около нее с лампой, готовый чем-нибудь услужить.

— А ты не юли, зажги вон фонарь, дай лампу, я почищу вам стекло, неряхи.

Она достала из сумки белую тряпку, протерла стекло и принялась вынимать из корзины закрытые кастрюли и столовую посуду. Потом опорожнила сумку.