Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

— Я с тобой на этом свете намучилась, не приведи господи встретиться еще на том.

— Вот тебе на, — рассмеялся Матвей Васильевич. — Стало быть, ты не настоящая половина. Динлинки были больше преданы, чем даже ты… Конечно, убивать женщину и класть ее в могилу к мужу — ужасно. Много было дикого и у динлинов. Но они не знали, что такое война. В этом-то уж можно им позавидовать. Правда, Петюша? Что ты скажешь о динлинах?

Петя смущенно улыбнулся, пожал плечами. Давеча, когда этот паренек с шутливой угодливостью вертелся около ворчащей Анны Федоровны, он показался мне по-современному развязным юнцом, но за столом вот сидел тихо, в разговор не вступал. Я не раз замечал, что хакасские дети и подростки среди взрослых ведут себя кротко — в этом сказывается традиционное национальное почитание старших.

— Ну так что ты скажешь? — опять спросил Матвей Васильевич.

И опять Петя пожал плечами.

— Я пойду похожу покричу, — сказал он.

— Да, да, поди, — спохватился чабан. — Мы и о волке забыли в разговоре-то.

Петя вышел.

За столом возобновился спор старика чабана с молодым специалистом, только что закончившим институт. Зоотехник, открещиваясь от убогого прошлого Хакасии («Это было кладбище давно минувших диких веков, оставивших только курганы, торчащие могильные плиты да каменные бабы»), восславлял ее теперешнюю цивилизацию — пролегшие железные и шоссейные дороги, вновь созданную индустрию городов, обогатительные горнорудные фабрики, всемирно известную Саяно-Шушенскую ГЭС, лесную промышленность, крупнейшие совхозы, оснащенные мощной техникой. Чабан, доказывая, что люди прошлых тысячелетий имели свои великие достижения, не противился, однако, современной цивилизации, но хотел, чтоб она не вышла за пределы здравого разума и не погубила тонкорунное овцеводство в степях, рыбу в реках, зверей в тайге…

Анна Федоровна в разговор не вмешивалась. Сидела, скрестив руки на груди, о чем-то задумавшись. Она была в шерстяной вязаной кофте, белой, резко оттеняющей коричневый цвет лица, обветренного, загорелого, еще не так морщинистого и нисколько не дряблого.

Я с интересом следил за спором чабана и зоотехника. Временами слышал крик Пети, доносившийся то с одной стороны, то с другой.

Третьяк, походив поодаль стана, наверное, около часа, вернулся.

— Зря кричал, — сказал он. — Овцы уже лежали возле загона. Три. Я сперва не заметил их в темноте. Сейчас малость посветлело.

— Светает? — спросил чабан.

— Похоже.

— Что, старушка, поедешь на хутор?

— Дождусь, когда развиднеется.

— Ну ложись на диван, вздремни. Устала, бедняжка, с хлопотами-то.

— Я, пожалуй, тоже на часок усну да поеду в контору, — сказал зоотехник.

Я вышел из вагончика и сел на подножку покурить. Светает? Что-то не заметно. Ничего не видно, ни изгороди загона, ни озера. Нет, вон на востоке смутно виднеется вершина холма с белеющей полоской над ним. Юг — вправо от меня. В той стороне — тайга. Кочебай, вероятно, уже поднялся. Встает затемно, ложится рано. Но последнюю тамошнюю мою ночь провел со мною почти напролет. Сидели не у юрточного очага, а у наружного. В квадрате, обставленном песчаными плитками, горел костерок. Черноголовый старик с реденькой бородкой, маленький, как бы ссохшийся, был задумчив. Очевидно, за неделю он уже наговорился со мной и опять уходил в свои безмолвные воспоминания. Неотрывно смотрел на огонь, слушал шепотный лепет трепетавшего пламени и молчал, пока я не спрашивал его о чем-нибудь. Спрошу, он ответит и опять замолчит.

— Наверно, нехорошо все-таки вам в тайге?

— Пошто нехорошо?

— Так вы же всю жизнь провели в степях.

— Пошто всю жизнь? Я в тайга тоже ходил. На белка охотиться, на соболь.

— Все чабаны охотились?

— Пошто все? Кто близко лес жил, тот ходил.

Я даю ему несколько минут подумать и снова подступаю с вопросом.

— Вы по-русски давно говорите?

— Когда еще без штаны бегал.

— Кто вас обучил?

— Кругом русский деревни были. Одна семья у нас в улусе жил. Русский люди к нам много пришел, когда у вас Петра Великий был… А до нас тут тоже белый люди жили.

— В какие же времена?

— Давно, шибко давно. Сперва березы стал расти, потом белый люди.

— Это они курганы насыпали?

— Маленький курганы, маленький камни — они.

— А большие?

— Большие — мы, наша предка. Наша предка большая сила имел, много строил. Потом орда приходил, все разорял.

— А русские не разоряли?

— Русский люди спасал нас, много хорошо делал. Хлеб сеять учил. Наша предка тоже сеял, потом орда все канавы ломал. Мы пахать не умел, вы научил.

— Все-таки не надо было вам в старости забираться в тайгу.

— Мой степь распахали — что делать? Всю жизнь был тихо, спокойно. Теперь там негде спрятаться от шум… Пропал степь.

Старик тяжело вздохнул, приподнялся и стал подбрасывать в погасающий костерок сухие нарубленные сучья.

Я сидел на подножке вагончика и вспоминал разговоры с девяностолетним таежным отшельником. И вдруг услышал странный, неслыханный, резко-хриплый крик какой-то птицы, донесшийся из-за озера. Не та ли это вещунья, которую слушал в камышах Кочебай? Надо позвать Матвея Васильевича, он узнает, та ли.

Я вскочил с подножек, подбежал к вагонному оконцу. Матвей Васильевич и Анна Федоровна, оставшись за столом наедине (другие уже спали), сидели вплотную рядом, плечом к плечу. Он держал в руке пиалу и, наклонив голову к лицу жены, что-то говорил ей оживленно. Она улыбалась, улыбалась с тихой радостью, счастливо.

Я вернулся на подножку. Стал ждать повторного крика птицы, но она больше не кричала, — потому, наверное, что уже явно обозначилось начало рассвета. Я увидел серую широкую гладь озера, а на противоположном берегу — высокий курган с огромными стоячими плитами на его склоне. Это памятник тагарской культуры, сразу определил я, вспомнив изображения могильников в одной археологической книге. Да, татарская эпоха. VII—II века до нашей эры. Время социальных переворотов в здешних степях. Время появления племенных властелинов. Время вторжений в земли динлинов. Много было нашествий на динлинов (затем на их потомков — хакасов) и в последующие столетия, однако ни доаттиловские гунны, ни другие тюркские племена не разрушили местный уклад жизни, только внесли в него изменения. Хакасы сумели создать могучее государство и даже переходили за саянские хребты, чтобы наносить удары врагам на их местах. Но вот в тринадцатом веке явились ханские монгольские орды и разорили страну — разрушили сложную динлинскую оросительную систему, ограбили много могил, истребили часть населения, но больше угнали в Маньчжурию. Оставшиеся хакасы в следующие столетия потеряли свою письменность, потеряли и имя свое (его вернули им советские историки). Нападения из-за Саян все продолжались и продолжались, но хакасов спасла Россия, взявшая их под свое покровительство в начале восемнадцатого века. Вот теперь бы им, хакасам, жить да жить в крепком единстве, обихаживать родные земли, а молодежь уходит в города. Покинул степь и Кочебай — последний, пожалуй, такой древний хакас, глубоко вросший в родную землю. А вот выдрал корни и удалился от машинного гула в тайгу. Ночная вещая птица, говорит, прилетела в здешние места известить о нашествии ханских орд. О чем она крикнула сегодня в предутренний час? Хакасии отдельно ныне ничто не грозит. А всему миру?.. В минувшие века то в одной стране, то в другой не раз раздавались вещие крики. И не птиц, а провидцев из людей. Они не только кричали, а пытались противостоять опасному ходу истории. Но мир не слышал их крика и попирал их деяния.