Алексей Шеметов - Крик вещей птицы

Выпрягши своего Карьку, вошел в вагончик зоотехник с огромным туесом. Я догадался, что в этом берестяном сосуде — айран, немного хмельной молочный напиток. В доме чабана никогда не водилось ни водки, ни вин. Но без айрана Матвей Васильевич, выросший среди хакасов, не представлял никакого сколько-нибудь примечательного застолья.

Анна Федоровна загрузила тарелки жареной мясной снедью и студнем.

Зоотехник, этот молоденький хакасский интеллигент с черными узенькими усиками, снял свои огромные квадратные очки, протер их батистовым платочком, надел и посмотрел на чабана с начальническим вниманием и хозяйской озабоченностью.

— Как, отара в сохранности? — спросил он.

— Три или четыре овцы вырвались, — ответил чабан.

— Ну, это не беда. Далеко не убегут, вернутся к отаре. Торжество не отменяется.

Чабан открыл туес, взял деревянную черпалку и наполнил пиалы айраном.

— Что ж, поздравляем вас с юбилеем, Матвей Васильевич, — сказал зоотехник. — Шестьдесят лет чабанства — это героический подвиг.

— Да, таких дураков мало, чтоб шестьдесят лет отдать овцам, — сказала Анна Федоровна.

— Не шестьдесят, а пятьдесят пять, — поправил Матвей Васильевич. — Пять лет надо скинуть.

— Ты и на фронте, поди, больше о своих овцах думал. Только думал, а я за тебя несла тут всю тяжесть. Черт бы ее взял, твою степь. Сам ничего хорошего не видел и мою жизнь скормил овцам. Вот возьму да оставлю тебя одного здесь в старости.

— Никуда ты не уйдешь, Аннушка, — улыбался Матвей Васильевич. — Сама прикипела к этой степи.

— Не уйду? Нет, вы посмотрите, какая уверенность! Хочешь, сейчас вот встану и уйду.

— Ну встань, — все улыбался он.

— Ирод и есть ирод. Ушла бы сию же минуту, да вот люди. Не для тебя старалась. Ешьте, ешьте, чего опешили? У нас всю жизнь такая ругань. Ешьте, и без разговора. Не стоит он добрых речей. Ешьте, и чтоб ни слова.

Долго все ели молча. Я, как, наверно, и зоотехник, и Петя, опасался, как бы разговор не обратился в серьезную ссору старых супругов. Даже Матвей Васильевич перестал улыбаться и недоуменно поглядывал на жену. Но потом он снова наполнил айраном пиалы и заговорил:

— Да, много пожито… Всякое было. Моя Анна Федоровна — вот кто настоящий-то герой. Я сызмальства сросся со степью, мне легко, но вот Аннушке было страшно как тяжело, и она все ж таки не сбежала обратно в город. Преодолела себя, а преодолеть себя редко кому под силу.

— Не лебези, не задабривай, — сказала Анна Федоровна. — Подумаешь, геройство. Жалко было тебя, дурачка, потому и не сбежала. Да и убегала, а потом смирилась. Дура, конечно, набитая дура.

Зоотехник поднял пиалу.

— За дураков и за дур, за таких, как вы, подвижники тонкорунного овцеводства.

Анна Федоровна ничего на это не ответила. Подняла пиалу, как и все другие.

Матвей Васильевич выпил айран, закурил трубку.

— А ведь все труднее становится с отарами-то, — заговорил он. — Как ты думаешь, специалист, что будет дальше с нашим овцеводством? Развивать, развивать, твердите, а как? Пастбищ осталось совсем мало.

— Зато полей стало больше.

— Но где пасти? Тонкорунную овцу в стойло не запрешь, соломой, даже сеном не прокормишь, зерно тоже для нее не годится. Ее надо круглый год пасти. Она приспособлена к зимней тебеневке.

— Матвей Васильевич, неужели я это не знаю?

— Знаешь, лучше меня знаешь, но ответь мне. Если увеличим поголовье, где пасти? Где прежние степи? Почти все низины под полями. Хорошо, что не смогли распахать холмы и увалы, да вовсе каменистые равнинки. В Казахстане взялись поднимать целину, и наше руководство не захотело отставать от нового дела. Распахали здесь тысячи и тысячи гектар непригодных для пашен земель. Поднялись наши хакасские ветры и унесли почву в Енисей да Абакан.

— Это была, конечно, ошибка.

— Ошибка? Нет, глупость. Пожалуй, и преступление. Сколько было здесь полей, столько бы и оставить. Нет, поднятую целину захотели показать, не отстать от казахстанцев. Ободрали землю. Я тут с археологами близко сошелся. Здесь во многих местах раскопки. Один рассказал мне страшную вещь. Чтобы образовался слой почвы в десять сантиметров, понадобилось двадцать четыре века. Соображаешь? Когда же можно будет пасти овец на этих ободранных землях?

— Создадим искусственно почву.

— Хотел бы я посмотреть, как ее создадите.

— Не беспокойтесь, Матвей Васильевич, мы не только сохраним здешнее тонкорунное овцеводство, но и разовьем его.

— Но как, как? Объясни мне, ученый человек.

— Тонкорунное овцеводство зародилось здесь три с половиной тысячи лет назад…

— Знаю, мне один ученый раскопщик показывал клочок ткани. Из тонкой шерсти. Говорил, что это остаток одежды, какую носили за тридцать пять веков до нас. И что же из этого?

— Если темные племена сумели сохранить такую важную хозяйственную отрасль, неужели мы не сможем научно развить тонкорунное овцеводство? Раз оно дошло до нас от динлинов…

— Не дошло, — перебил чабан. — Оно исчезло здесь накануне нашей эры, когда пришли сюда гунны. Они привели грубошерстных овец, а тонкорунные постепенно вывелись. Нынешних мериносов завезли сюда из России, совсем недавно. Кочебай подростком пас еще грубошерстных овец. Так что не от динлинов пришло наше тонкорунное овцеводство.

— Ну, откуда оно пришло, это не имеет значения. Мы сохраним его и разовьем, не беспокойтесь.

— Дай-то бог. Ты уж тем, зоотехник, молодец, что остался в степях, а то ведь хакасская молодежь почти вся в города уходит. Правда, вот мой помощник не собирается удирать. Из молодых один такой нашелся. Даже на учебу не выехал, ездит только экзамены сдавать. Молодчина. — Чабан ласково похлопал Петю по плечу.

— Разве Петя хакас? — спросил я, с удивлением глядя на белокурого голубоглазого паренька.

— Что, не похож? — сказал Матвей Васильевич. — Чистокровный хакас. И отец его такой же светловолосый. В них, видать, сохранилась кровь динлинов… Да, смотрю я все на курганные плиты и думаю: как люди жили тысячи лет назад?

— Дико, конечно, жили, — сказал зоотехник.

— Откуда ты знаешь? Война — вот самая дикая дикость. А у динлинов не было ружей, даже стрел.

— И не было никакой цивилизации.

— Для них хватало того, что имели. Много чего у них не было, зато им в страшном сне не могла привидеться такая война, какую мы пережили. У кого больше дикости? У тех, кто грозит взорвать Землю, или у мирных динлинов?

— А класть в могилу с покойником его жену — это не дико?

— Да, был такой обычай тогда. Страшный, конечно. Но его надо еще разгадать. Может, жена тогда была в самом деле половиной мужа. Может, она и впрямь жить не могла без него, так была предана, так любила. Нынче тоже часто говорят — жить без тебя не могу, да это ведь только слова. Кто из нынешних жен захочет умереть вместе с мужем? Разве что моя Анна Федоровна. Как, Аннушка, пойдешь за мной в могилу?