Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

Ерменев, помолчав, ответил:

— Это очень красиво, Луиза. Вы искусный живописец. Впрочем, вы это отлично знаете и сами…

Она была слегка разочарована. Красиво! Он мог бы сказать иначе: прекрасно, чудесно или еще что-нибудь в этом роде. Он избрал именно это слово и произнес его с какой-то странной интонацией. Она не стала больше расспрашивать, смутно угадывая, что может услышать нечто такое, что породит разлад… Как бы заключив безмолвное соглашение, они почти не беседовали о живописи. Впрочем, это не было таким уж большим лишением.

Шевалье де Сансак не примирился со своим поражением. Роль покинутого любовника была непереносимым позором для светского льва. К тому же он был привязан к Луизе и не хотел потерять ее.

Однажды, явившись к Виже-Лебрэн, Ерменев рассказал о происшедшей стычке. Шевалье прогуливался по улице Сен-Клер, невдалеке от ее дома, явно поджидая соперника. Произошло объяснение. Де Сансак потребовал, чтобы художник прекратил свои посещения, которые компрометируют госпожу Лебрэн. Ерменев решительно отклонил нелепое требование. Шевалье осыпал его бранью. Художник не стерпел и закатил ему здоровенную оплеуху. Было дьявольски скользко, шевалье шлепнулся в лужу…

— Боже мой! — испуганно воскликнула Луиза. — Что вы наделали, Жанно! Это опасный человек!..

Ерменев пожал плечами:

— Он получил по заслугам, дорогая! Это послужит ему уроком на будущее. А ежели угодно, пусть пришлет мне вызов. Дуэли я считаю дурачеством, но, если придется, сумею постоять за себя.

— Я опасаюсь другого, — сказала художница: — как бы он не подослал наемных убийц. Умоляю вас, будьте осторожны!..

Однажды в назначенный час Ерменев не пришел. Не было его и на следующий день. Луиза поспешила к Жозефу Дюплесси. Тот также не видел своего ученика уже в течение нескольких дней. Жанно исчез, никто не мог дать о нем никаких сведений… Виже-Лебрэн была в отчаянии.

Как-то утром служанка подала ей письмо:

Художник не стерпел и закатил ему здоровенную оплеуху.

— Это принес какой-то старичок. Должно быть, слуга или посыльный.

Луиза вскрыла конверт. На смятом клочке бумаги неразборчивым почерком было написано: «Один из ваших друзей был вынужден переменить адрес. Он находится теперь в предместье Сент-Антуан».

При солнечном свете комната выглядела особенно убогой. Дешевенькие розовые обои выцвели, покрылись сальными пятнами. Потолок совсем почернел, по углам висели кружевные гнезда пауков. Хромоногий столик, обшарпанное кресло, жестяной умывальный таз с глиняным кувшином…

Каржавин подошел к окну. Сад, которым прельщала постояльцев вывеска госпожи Бенар, тоже не блистал великолепием. Маленький клочок пыльной земли с несколькими чахлыми деревцами, ветхой беседкой и дорожками, усеянными мусором. И все-таки, освещенный утренним солнцем, даже этот жалкий садик казался привлекательным. На лужайках уже поднялась молодая трава, почки на деревьях набухли, на земле лежали солнечные пятна…

Вот и весна наступила!.. Чего же, собственно, еще дожидаться?

Вошел Егор Аникин.

— Ишь, как весел! — сказал Каржавин.

Егор улыбнулся:

— Солнышко! На дворе — благодать! А главное — письмо пришло…

— Для меня? — быстро спросил Каржавин.

— Ах нет, Федор Васильевич!.. — Юноша смутился. — К сожалению, не для вас… Из Москвы, от моего друга. Но там и о вас есть кое-что. Если угодно, прочитаю…

— Да вы читайте все. Конечно, если не секрет.

— Какие же секреты! — Егор развернул письмо. — Извольте, прочитаю все. «Любезный друг и брат». — Он пояснил: — Это пишет Страхов, Петр Иванович. Мы вместе росли, он шестью годами меня старше, а ученостью во много раз превзошел. Ныне — профессор университетский. Тоже в Париже побывал, года два назад.

— Читайте! — попросил Каржавин.

— «Послания твои, — начал Егор, — прочитаны мною и Николаем Ивановичем с большим вниманием. Весьма огорчены исчезновением Ивана Алексеевича Ерменева. Впрочем, ежели бы приключился с ним несчастный случай, то, верно, узнали бы о том в российском посольстве. Льстим себя надеждой, что скоро он сам объявится. Господина же Каржавина, о коем ты пишешь, однажды видел я в Москве, вместе с Ерменевым. Было это, помнится, в 1772 году, вскоре после чумного возмущения…»

— Постойте-ка! — прервал Каржавин. — Кажется, припоминаю… Гимназист Петруша?

— Он самый, — подтвердил Егорушка. — «Познания Каржавина, а равно и редкие сведения, приобретенные им во время длительных странствий, для нас весьма полезны. Передай, что приглашаем его к нам в Москву, где он сможет обрести достойное поприще для приложения своего опыта и талантов». Видите, сударь, — заметил Егор, отрываясь от письма. — Я вам говорил!

— Приятно слышать!

— «Господин Новиков, — продолжал читать юноша, — к сожалению, не может тотчас ответить на твое письмо, ибо одолеваем он чрезвычайными заботами. Прошлогодний недород причинил здесь ужасный голод. Во многих губерниях толпы нищих бродят по дорогам и городам. Немало людей погибло от голодного мора. От властей же помощь невелика. Задумал господин Новиков помочь народу в нужде. А у него от слова до дела недалеко. Роздал мужикам все зерно бесплатно и вдобавок истратил на покупку хлеба около трех тысяч рублей. Засим выделил из своей земли участки, дабы все оттуда собранное отдать голодающим…»

Егор поднял голову, в глазах его блестели слезы.

— Каков человек! — сказал он шепотом. — Ничего ему для себя не надобно, все для других…

— Продолжайте! — сказал Каржавин.

— «Ты, может быть, возразишь: не будет ли все сделанное лишь каплей в море? Отвечу: пример одного способен вдохновить многих. «Дружеское общество» призвало наших великодушных соотечественников к оказанию помощи страждущим. Почин положила старинная наша приятельница Авдотья Кузьминична Полежаева, а попросту — Дуняша, которая побудила своего супруга внести пять тысяч. Она же привела к нам некоего Григория Максимовича Походяшина, владеющего богатыми рудниками. И сей купеческий сын, имеющий отличное образование, так сильно воспылал сочувствием к нашим целям, что пожертвовал целых пятьдесят тысяч…»

— Любопытно! — воскликнул Каржавин. — Стало быть, и купечество российское зашевелилось!..

— О да! — радостно откликнулся Егорушка. — Но слушайте далее! «Обе вольные типографии действуют без перерыва. В свет пущены новые книги, как-то: «Детское чтение для сердца и разума», «Магазин натуральной истории, химии и физики» и прочие… Но увы! В последнее время замечается среди власть имущих озлобление против нашего общества. Кажется, должны бы понять, что лишь просвещением и помощью обездоленным можно отвратить новые ужасы, подобные пугачевскому бунту. Да нет, куда там!.. Напротив, измышляют всякую клевету, разглашая повсюду, что, дескать, мартинисты [28] Масонов тогда в России прозвали «мартинистами», по имена французского мистика Сен-Мартена, автора книги «О заблуждениях и истине», вышедшей в свет в 1785 году. хотят взбунтовать чернь против законной власти, готовят государственный переворот. Сама государыня склонна верить злобным наветам. Еще до твоего отъезда заметны были гонения против нас; можно ожидать, что в скором времени они еще более усилятся. Да и в нашем кругу также происходят раздоры. Некогда профессор Шварц корил Николая Ивановича за то, что якобы чересчур увлекается он практическими делами, пренебрегая поисками сокровенных тайн. После его смерти то же повторяют Лопухин, Тургенев, Гамалея…»