Игорь Лебедев - Расстрел на площади

— Виссарион.

— Ух ты, и имя у тебя подходящее. Звучное. Ну что ж, садись, Виссарион, рассказывай, чего это ты моду взял за людьми подглядывать?

Виссарион покраснел:

— И не подглядывал я вовсе. Мимо проходил, гляжу — дверь открыта.

— И решил посмотреть, все ли в порядке? — со смехом продолжил Рудольф.

— Да… То есть нет… — Виссарион чувствовал, как краска покрывает его лицо до самых ушей, но сделать ничего не мог. — Я хотел… Я тут гривенник нашел!

— Гривенник? — посерьезнел Рудольф.

— Да.

— Новыми?

— Новыми.

— Ты, я вижу, еще и счастливчик. Мне вот так никогда не везло — больше пятака ни разу в жизни не находил. К тому же старыми.

Тут только Виссарион понял, что над ним смеются, и надулся.

— Ну-у, не обижайся. Скажи-ка лучше, ты чей? — Я администраторшин сын.

— Хорошо. А я тут чай пить собрался, хочешь со мной?

— Хочу.

Рудольф достал из тумбочки пол-литровую банку, наполнил ее водой из графина и приспособил на край маленький дорожный кипятильник.

— Ты, я надеюсь, никому не расскажешь, что я тут правила пожарной безопасности нарушаю?

— Не расскажу. А можно мне винтовку подержать?

— Ну, для такого храбреца, как ты, мне ничего не жалко. Держи.

Он взял одной рукой винтовку и протянул ее Виссариону. Она была довольно тяжела — раза в три тяжелее, чем духовые «переломки» в тире, куда Виссарион частенько захаживал с ребятами пострелять маленькими пульками по вырезанным из жести зайцам, кабанам и ветряным мельницам. Кроме того, она была чуть ли не в полтора раза длиннее и к тому же имела одну странность — в ее широком массивном деревянном прикладе была проделана большая квадратная дыра. Таких винтовок Виссарион еще никогда не видал.

— А зачем тут дыра? — поинтересовался он.

— Чтобы она весила поменьше. А то, видишь, она и так довольно тяжелая. Четыре с половиной кило — тяжелее, чем автомат Калашникова. Это СВД — снайперская винтовка системы Драгунова. Опытный образец.

— А вы стрелок?

Рудольф кивнул:

— Стрелок. Биатлонист.

Виссарион улыбнулся:

— А что же вы к нам в такую жару приехали? У нас же снега нет.

— Ну и что, — невозмутимо ответил Рудольф, — летом-то тоже нужно спортивную форму поддерживать, так, нет?

— Нужно.

— Ну вот. А у вас степи, ни единой души — стреляй, не хочу!

Виссарион продолжил осмотр винтовки. Да, она была какая-то необычная. За массивной деревянной ложей с продолговатыми отверстиями торчал изогнутый металлический магазин, такой же, как и у автомата Калашникова, только раза в три короче.

— Погоди-ка, — вдруг сказал Рудольф, взял со стола длинную трубу, типа подзорной, приладил ее к винтовке, посмотрел в нее, что-то подправил и снова отдал оружие Виссариону.

— Держи. Теперь можешь прицелиться.

Виссарион глянул в окуляр. Такого он еще ни разу в жизни не видал! Даже оставшийся от отца трофейный цейсовский бинокль не увеличивал так сильно. В оптический прицел можно было разглядеть даже самые крохотные детали, даже мелкий текст объявлений на щите «Горсправки», висящем на противоположной стороне улицы, казалось, можно легко прочесть, если приглядеться.

— Ух ты! — воскликнул Виссарион.

Рудольф только посмеивался:

— Ну как винтовочка? Годится?

Он поставил на стол жестянку с сахарным песком и чашки с дымящимся чаем.

— Эх, мне бы такую…

— А вот это уже лишнее, — серьезно сказал Рудольф.

— Почему это? — запальчиво выпалил Виссарион.

— А потому. Тебе, пацан, учиться надо, ума-разума набираться. А на курок нажимать — дело нехитрое, этому каждый научиться может.

Виссарион уже было открыл рот, чтобы возразить: дескать, в их краю умение обращаться с оружием считается настоящим делом для мужчины, и все его предки были военными, и он, Виссарион, конечно же тоже будет военным, поступит в суворовское, когда из коридора раздался голос Марии Дмитриевны:

— Виссарион, ты где?!

Виссарион вскочил из-за стола:

— Мне пора, дядя Рудольф.

— Ну, покедова, казак, покедова… И запомни — к оружию лучше всего не касаться. Особенно если оно заряжено. Иначе таких бед наделать можно…

И — он со значением усмехнулся.

Стоя у овального зеркала, полускрытого широким двустворчатым книжным шкафом, генерал Папахин не спеша расчесывал редкую седую прядь волос, прикрывавшую гладкую, лаковую лысину. Он низко опускал крупную голову с покатым лбом, вздыхал, рассматривал на просвет расческу и сдувал с нее длинные бледные волосины.

Не то чтобы генерал Папахин был излишне озабочен собственной внешностью — просто расчесывание волос успокаивало его лучше любых транквилизаторов и теплых ванн.

Было от чего нервничать в эту ночь.

Разумеется, Папахину первому доложили о происходящих в Новочеркасске событиях, и — в отличие от горкомовских и обкомовских работников — он был на месте и мгновенно оценил обстановку.

Первой мыслью, которая пришла в голову генерала, была: «А не вывести ли в срочном порядке дивизию куда-нибудь на маневры?»

Мысль эту Папахин немедленно отогнал прочь, как совершенно абсурдную и безумную, однако с тоской подумал, что хорошо бы в эту минуту оказаться где-нибудь как можно дальше от эпицентра событий.

Кадровый военный и умный расчетливый политик, он никогда не занимался политикой профессионально, однако закулисная политическая жизнь страны, полная интриг и сговоров, происходила на его глазах и Папахин лучше, чем кто-либо, мог предугадать решения высших чинов государства с минимальной погрешностью, — так вот, генерал мгновенно осознал, по какому руслу будут развиваться события в Новочеркасске.

Впервые на его памяти рабочие крупного промышленного предприятия осмеливались бросить решительный вызов устоявшемуся в стране порядку, а значит — правительству, а значит — партии, а значит — самому Советскому государству.

Он не удивился, когда раздался звонок из Москвы и министр обороны СССР маршал Малиновский приказал объявить по дивизии боевую готовность.

— Пока ситуация в городе контролируется силами милиции, — резко сказал Малиновский, — но, возможно, очень скоро потребуется вмешательство армейских частей…

Положив трубку, Папахин задумался. Войска на улице мирного городка — это чревато трагическими последствиями. Разумеется, генерал выступал за скорейшее урегулирование конфликта, однако с трудом представлял себе, каким образом армия способна повлиять на его развитие, не прибегая к силовым методам, которых Папахин опасался больше всего.

Ну разве что попугать обывателя грозными солдатскими шеренгами.

А если обыватель не испугается, что тогда? Папахин терялся в догадках.