Олег Слободчиков - Заморская Русь

Никто больше не требовал продолжить игру. На Коновалова поглядывали с опаской. В казарму вошел хмурый Васька Васильев, протянул Григорию сережки:

— Ульяна велела вернуть! Говорит, ты нарочно проиграл!.. Давай моего кота.

Григорий долго и тупо разглядывал блистающие камни, потом опустил сережки в карман.

— Как это нарочно? — спросил строго. — Игра есть игра! Я выкупаю их у тебя за все это! — кивнул на кучи рухляди и одежды.

Васильев пожал плечами. Сделка показалась ему справедливой, он стал заталкивать в мешки шкуры и раздавать одежду прежним владельцам.

Опечаленные проигрышем стрелки благодарили его, желали счастья и поругивали Гришку-изверга. Чтобы задобрить Ульяну, Василий пошел в запасной магазин и купил большой котел, поблескивавший тусклой медью, толстый и круглый, как брюхатая алеутка. Не лень же было какому-то купцу тащить его через тунгусские болота.

На другой день тоболяки ждали, когда Баранов напишет им наставления и договор, переводя на работы в Сапожниковскую одиночку. Но, ни в тот, ни в следующий день правителю было не до них. На третий они явились к нему рано утром. От Баранова, горбясь, вышел стрелок Баламутов с печальным и богобоязненным лицом.

— Готово, детушки! — Потирая руки в чернилах, встретил тоболяков правитель. — Будете зимовать у Филиппа, делать все, что скажет: беречь скот, доить, кормить — сами знаете как. Стрелкам — жалование прежнее, бабам — семь рублей в месяц при полном содержании, кроме платья… На младенцев — фунт муки в день, соли паек… Ну, дай вам Бог счастья. Сам бы туда ушел, да у меня другое тягло.

— А чего это Баламут как побитый? — спросил Сысой, удивляясь обычно бравому и веселому виду стрелка из верных барановских дружков.

Правитель отмахнулся:

— Водки просил… Сдуру кость проглотил — четвертый день не может просраться…

Как ни чист воздух в Кенайской губе, как ни редки туманы, но и туда пришла осень. Пока по ночам ледок не начал прихватывать заберегами ручей, монах Макарий жил под елью, после выкопал пещерку в сажень глубиной, наносил туда сухой травы, на ночь закрывал вход корой. Огонь он разводил редко, при крайней нужде. Пока была ягода — собирал, как зверь, ничего не запасая впрок. При отливе выходил на берег, собирал рыбешку и морскую траву. Молился день и ночь, взывая о просветлении грешного разума. В перерывах между молитвами ему являлись бесы в страшных личинах, надеваемых колошскими и алеутскими шаманами, били его до полусмерти. И все же, медленно, мучительно, тяжко, но просветление ума приходило. Он стал чувствовать живое начало деревьев и скал, различать их шепот, стал понимать океан, обеспокоенный своими большими делами.

На Андрея Первозванного — покровителя Руси — молился всю ночь, по привычке прислушиваясь к клекоту ручья, лишь на рассвете забылся в коротком и глубоком сне. И было видение: шли на праздничную литургию трое, ступая по стылой воде, как посуху. Два старца вели под руки третьего, молодого, в белых одеждах. Шли они прямо к яме, в которой скрывался Макарий. Он выглянул: Боже мой! Брат Ювеналий, ты ли? И старцев узнал: святые Савватий и Зосима, основатели Соловецкого монастыря. Помолившись, брат Ювеналий покивал Макарию, приказывая следовать за ним. Пока тот вылезал из своего логова, сомневаясь, сможет ли идти по воде, — проснулся в слезах и долго молился со сладким умилением, не чувствуя ни голода, ни усталости, поминая в молитвах матушку-Русь.

В полдень он обернулся к морю и увидел парус, приближавшийся к берегу.

С новой силой нахлынуло ночное видение. Будто кто подтолкнул: вышел, встал на видном месте, накинув мантию поверх лохмотьев. Судно шло прямо на него по волне прилива. Вскоре оно приблизилось настолько, что Макарий прочитал на обшарпанном борту едва приметную, облупившуюся надпись: «Зосима и Савватий».

Шурша окатышем, пакетбот вылез носом на берег. На сушу сошли бородатые тени людей с ввалившимися ртами, с выпирающими из-под лохмотьев остовами, но глаза призраков сияли драгоценными каменьями, и было их на диво много для маленького суденышка. Тени встали полукругом, с благоговением глядя на монаха, Макарий поклонился им и начал праздничный молебен.

Прошел час и другой, никто из молящихся не заметил, что при отливе пакетбот обсох. Когда же была закончена молитва, Макарий откланялся всем прибывшим на светлый праздник и старец с белой бородой, с черепом, обтянутым кожей, будто тонким пергаментом, спросил молящим голосом.

— Нет ли в Беловодье водицы? Мы давно не пивши!

Пакетбот «Зосима и Савватий» был снаряжен на деньги иркутского купца третьей гильдии Киселева, чьи артели да и сам он постоянно промышляли на Алеутах, Уналашке и Аляске. Вышло так, что в 1792 году, когда собралась ватажка промышленных, договорившаяся с купцом о паях, в Охотске не случилось ни одного штурмана: ни вольных мореходов, ни казенных. И припас был, и ватажка хороша: половина стариков, бывальцев да видальцев, не раз пытавших счастье за морем, половина юнцов, которым еще нести и нести свой крест.

Выйдя ни с чем от коменданта, старики ходили по городу, спрашивая служилых казаков и матросов о своих бывших связчиках. В старом городе на Охотской кошке, возле казенных складов, им указали избенку ссыльного боцмана Тихона Сапожникова, ходившего за море еще с Соловьевым. Он был стар, лыс и зол на свое нынешнее бездолье. Увидев промышленных, помнивших благословенные времена Трапезникова, Неводчикова, Толстых, Соловьева, старый боцман был тронут, что о нем не забыли. А когда услышал, какая нужда привела к нему промышленных людей, бросил заступ, которым окапывал стены к зиме, усадил гостей за тесовый стол и стал хвастать, что проводил суда даже в устье Воровской реки при западном ветре.

Сапожников не был учен навигационному искусству, но много в море хаживал, а как узнал, куда собирается вояж, сказал, поглядывая на промышленных с насмешкой:

— Да там и плутать-то негде!

Комендант против такого морехода упорствовать не стал, подписал боцману контракт. Отстояв, как положено, обедню, навестив могилы друзей и родственников, артель пакетбота «Зосима и Савватия» вышла из устья Охоты при попутном ветре.

Сверкала морская синь, бодрил свежий ветер, боцман, приняв компанейскую чарку, стоял на румпеле довольный собой и жизнью. Слава Богу, к Лопатке вышли. И тут еще артель заметила, что при редком умении управлять парусами боцман едва различает стороны света. Но с молитвами они дошли по Петропавловской бухты, выполоскали бочки и наполнили их свежей водой. С Божьей помощью добрались до Берингового острова, четыре года не совсем удачливо промышляли на нем, надумали перебраться на Алеуты, но сомневались, в какую сторону плыть. Боцман же всех уверил: