Александр Архипов - Бог с нами, братья!

Дверь моей «персональной палаты» распахнулась и вместе с запахом мытых деревянных полов ко мне вошли Верочка и санитар Семёнов. У Верочки в руках был прибор для измерения давления, а у Семёнова тарелка, с какой-то скользкой на вид, бело-серой жижей и эмалированная кружка с прозрачным чаем.

— Я, конечно, извиняюсь, — с тоской и опаской глядя на тарелку, спросил я, — а мне случайно Боцман ничего не передавал?

— У вас диета, товарищ майор. Овсяная кашка. Лечебная, — пробубнил, прячась за Верочку, санитар Семёнов.

— А по сопатке, Семёнов? — не поднимая головы от подушки, беззлобно спросил я санитара.

— Боцман ваш ещё не приходил, но звонил. Спрашивал, как вы и может что нужно? Я сказала, что спите после уколов и что ничего не нужно. А с Семёновым вы опоздали, Александр Васильевич, ему сегодня с утра уже обещали парни из четвёртой палаты… — засмеялась Верочка, оборачивая мою левую руку чёрной тряпочкой и закачивая в неё воздух.

Неожиданно в мои роскошные апартаменты 4×2,5 стремительно вошёл главный врач заведения. Молча, посмотрел на Семёнова и тот, громыхнув посудой, быстро прошмыгнул обратно в коридор. Просто третий стоячий посетитель в моих «хоромах» не помещался. Так же молча, главврач кивнул в сторону Верочки и та бодренько так, пискнула:

— Давление у пациента Хмелева 140 на 90, пульс — 85. Жалоб нет. Проводится назначенное лечение левой барабанной перепонки.

Михал Саныч кивнул и указал своим длинным носом Верочке направление движения, то есть на дверь. Потом, как бы вспомнив что-то важное, поймал её за руку и почти шёпотом, заговорщицким голосом приказал:

— Передай Семёнову, чтобы принёс в палату верхнюю одежду товарища майора.

— Так, а мы что, выписываем товарища майора? Он же…

— Я не понял! — грозно сдвинул брови Михал Саныч, отчего его очки с толстыми линзами, заскользили по замечательному породистому носу, но были вовремя пойманы указательным пальцем владельца. Очков и носа.

— Поняла, Михал Саныч, — заспешила выполнять Верочка, уже набрав в лёгкие воздуха, чтобы огорошить санитара.

— Теперь я не понял, Миха? — удивлённо спросил я, садясь на кровать, ища босыми ногами госпитальные шлёпки.

— Ты давай не радуйся, никто тебя не выписывает. Тут такое дело. Только, что твой Белкин звонил, сказал, что за тобой машину послали. Ну, в общем, стоит она уже… Я начштаба звонил… Жаловался. Но ты же Тёщу знаешь. Сань, ты должен мне обещать, что после этих ваших посиделок ты возвращаешься. Сюда. Ты знаешь, тут тебе всегда рады, — как-то не по-товарищески улыбнулся главврач. — Слышишь? С твоим левым ухом всё неоднозначно. Серьёзно, то есть всё. И не вздумай повязку снимать. Всё понял? Ну, давай. Мне Белый пообещал, что лично тебя назад привезёт, — трагическим голосом закончил свою речь доктор Перетрухин и, пожав мне руку, заскрипел половицами в сторону своего кабинета.

В палату зашёл санитар Семёнов торжественно, на вытянутых руках, неся мою полевую форму. Между прочим, постиранную, высушенную и отглаженную. Я было открыл рот, чтобы наговорить ушатому ангелу в белом халате всяких хороших слов, но не успел.

— Товарищ майор, только вот бельишко ваше… тельняшку, трусы… Короче, их в стирку ещё не закладывали, — торжественным тоном произнёс Семёнов.

— И, что теперь? Как же я в штабе и без трусов? — спросил я, почёсывая белоснежное госпитальное исподнее с чёрными буквами и цифрами на отворотах.

— Так, а вы прямо на кальсончики и одевайте. Вы ж всё равно вернётесь? — учил меня жизни Семёнов.

Трясясь на раздолбанном кресле штабного УАЗа и придерживая огромный тампон, привязанный к моему левому уху, я пытался представить себе причину своего вызова. Не просто вызова, а вызова с госпитальной койки. Можно сказать, тяжело раненного, чуть не забыл, контуженного боевого, заслуженного офицера. Авторитетного командира. И чего там скромничать — орденоносца. Гвардейца! Отличника боевой и политической подготовки. Коммуниста, в конце концов. Я бы мог ещё продолжать, но противно скрипнули тормоза штабного УАЗа, означающие, что скоро всё станет ясным. Постояв в задумчивости несколько секунд у ступеней главного входа, я решительно начал разматывать бинты со своей головы. «Только бы кровь не пошла», — тревожно билась в не слышащем ухе реальная мысль. Мимо идущие офицеры молча отдавали честь раненому командиру, переглядывались, опускали головы и молча спешили по своим делам. Зашёл в дежурку, посмотрел на себя в зеркало над умывальником. Чужое, мало узнаваемое, не симметричное, одутловатое лицо, потерявшего связь с реальным миром человека. Заправил поглубже, вылезающие на груди белые завязочки от госпитального бельишка и пошёл…

Три раза стукнул. Толкнул дверь. Вошёл. Три шага строевым (почти). Правая рука к виску, подбородок вверх. Поймал взглядом Белкина. Друг на месте. Чётко и громко, каждая буковка от зубов:

— Товарищ подполковник, майор Хмелев по вашему приказанию прибыл!

Руки по швам. А теперь, суки… Стреляйте!

В небольшом кабинете начальника разведки бригады народу было много. Самыми младшими по званию были я и солдатик в запылённой, драной форме, стоящий с безвольно опущенными руками и поникшей стриженой головой, аккурат под портретом маршала Жукова. Тяжёлые взгляды полковников, как бы на время отпустили фигуру несчастного рядового, и медленно ощупывая раненое туловище, опустились на мои майорские погоны.

— Гвардии майор Хмелев Александр Васильевич, командир отдельной мобильной спецгруппы. Руководил ликвидацией двух диверсионных снайперских групп, действующих в районе нашей базы. Снайперские группы уничтожены. Майор вызван из полевого госпиталя, где проходит лечение после ранения, — представил меня незнакомым полковникам подполковник Белкин.

И я тут же почувствовал, как на плечах разглаживаются мои майорские погоны, шею отпускают, дышать становится легче, ноги опускаются на пол и находят опору, а табельные «макаровы» товарищи полковники ставят на предохранители. А кабуры на застёжки. Но не тут-то было.

— А ещё майор Хмелев руководил поиском сбежавшего рядового Дорошенко и не нашёл его, — вдруг мрачно произнёс, чуть привстав, главный коммунист нашей базы.

— Не был бы ранен, нашёл бы! А, Васильич? — рявкнул со своего места комбриг, громыхнув стулом вставая, — рядовой Дорошенко перед нами, прошу, как говорится, любить и жаловать. Но это, прямо скажем, на любителя! Ну, что сынок? Хотя какой… не хотел бы я иметь такого сына. Майор, садись на моё место, тебе бы полежать, но извини, это я приказал тебя вызвать, чтобы ты хотя бы одним ухом услышал, как всё было. А я похожу. Рассказывай Дорошенко. Всё с самого начала рассказывай.

Дорошенко поднял глаза и, глядя только на одного комбрига, начал свой рассказ: