Александр Архипов - Бог с нами, братья!

— Сашка, у тебя из левого уха кровища хлещет, — услышал я далёкий голос Белого.

— Чего? — огрызнулся я, стараясь поймать смысл сказанного правым локатором.

Почувствовав что-то тёплое и липкое на шее, я невольно нажал ладонью на левое ухо. В ухе громко хлюпнуло. Неожиданно очки и лицо Белого покрылись мелкими кровавыми брызгами. Я пошатнулся, но поймав окровавленной ладонью левый погон Белого, на ногах устоял.

— Хмелев, отставить! Дежурный! Вызовите санитарную машину! Нет! Белкин, Корнев, давайте его в мой УАЗ и в санчасть. Немедленно! Васильич, что ж ты не сказал, что сам ранен? — бегал по своему кабинету, роняя стулья, начальник штаба бригады.

— Я готов доложить, товарищ полковник — не естественно громко орал я, цепляясь за ремень Белого и стараясь как можно «жирнее» заляпать его подполковничью форму своей майорской кровью.

— Лечись, давай, докладчик, твою мать, — нервничал Пётр Иванович, — завтра будешь докладывать, если очухаешься.

— А может есть смысл сегодня покончить с этим вопросом, Пётр Иванович? — как-то не очень уверенно спросил политический руководитель.

— Ты выбирай слова! — рявкнул на комиссара начальник штаба, — «покончить» он собирается. Я сказал — в санчасть. Весь кабинет кровью залил, паршивец!

Нежно придерживая моё вонючее туловище, Белкин с Корневым медленно вывели меня из кабинета и подвели к подъехавшей «таблетке» из санчасти, передав меня в руки фельдшера-срочника.

— Ты иди, капитан, — обратился к Корневу Белый, — я сам майора в санчасть сопровожу.

Я, постанывая, улёгся на носилки в салоне «санитарки». Белый, пересадив фельдшера в кабину, сам сел возле меня, придерживая на моём левом ухе мешочек со льдом.

— Ну, ты, Сашка, сучара! Ну, артист! Честно скажу, не ожидал! — неожиданно заржал Белый, хлопнув меня по плечу.

Пришлось и мне давиться от смеха, удивляясь наблюдательности Белого. Вроде отыграл так талантливо, а вот, оказывается, не все клюнули на мою уловку.

— Да мне твой Боцман доложил, что у тебя левую барабанную перепонку порвало. Знал, что плохо, но правым уже слышишь. А тут смотрю, ты незаметно так пальчиком в левом ухе ковыряешь… Я-то знал, что замполит уже речугу против тебя накатал. «Мочить» тебя, Сашка, хотел наш комиссар, виноватым назначить за невыполнение задания и неоправданные потери. Я, конечно, кое-какие меры предпринял, но прямо по горячему очень трудно было бы топор от твоей шеи отвести.

— Да, я сразу всё понял, Вадик. Иваныч в глаза не смотрит, у комиссара глаза слипаются, видно всю ночь свою линию с партийной сверял. А ухо… случайно всё вышло. Мне туда тампон запрессовали. Думал, вытащу, что-то услышать смогу. А он присох, зараза! Да, мы ж с тобой понимаем, на них тоже сверху давят. Вот я и прикинул, Вадик. Обе снайперские группы мы уничтожили. Пацанёнка этого так и не нашли. Значит, никто его в плен не брал. Значит Дорошенко тупо — дезертир. А за дезертира отвечать я не подписывался, дружище. Не мой он! По потерям во взводе Чалого докладную завтра напишу. И свои соображения по этому поводу, почему именно так получилось. Если коротко, нужно не о войне рассказывать и кино о ней проклятой показывать, а воевать учить этих «дорошенок». Чтобы не ссались после первого выстрела.

— Ты особо сердце не рви, отлежись. Если будет что-то срочное, я за тобой машину пришлю. И я тебя очень прошу, Васильич, переоденься и в баньку сходи, если тебе сейчас можно. Несёт от тебя, как от старого верблюда! — заржал Белый.

Обидеть не получилось. Сам от себя в шоке. Машина взвизгнула тормозами, клюнула носом и остановилась. Дверь «таблетки» открылась и первое, что я увидел, было озабоченное лицо медсестры Верочки.

— Александр Васильевич! Товарищ майор, опять вы? — запричитала, всплеснув ручками, лучший представитель среднего медицинского персонала.

— Я, Верунь, я! — начал приподниматься с носилок контуженный советский командир.

— Ой, не вставайте, не вставайте! Товарищ подполковник, скажите хоть вы ему! Осложнения могут быть, — замахала руками Вера, подталкивая к носилкам неуклюжих санитаров.

Белкин выпрыгнул из машины, освобождая место худому лопоухому санитару, и махнул на меня рукой, как собаке на дрессировке, мол, «лежать». Я послушно вытянулся на жёстких носилках, незаметно положив в карман халата санитара холоднющий целлофановый мешочек с растаявшим льдом.

— Семёнов, ты, что ли? — почему-то обрадовался я знакомому ушастику, — служишь всё, Семёнов?

— Служу и лечу, как видите. Думал, уже вас никогда не увижу, — грустно ответил санитар Семёнов, пробуя поднять носилки. Руки санитара задрожали, на лбу выступила крупная пульсирующая венка, а маленький салон «таблетки» моментально заполнился запахом протухшего яйца.

— Товарищ майор, а вы с собой случайно бомбу не прихватили? — закричала мне в слышащее ухо Верочка, — товарищ подполковник, а заберите у раненого автомат, рожки, гранаты и вообще всё железное. У нас санитары, видите, какие доходные. Сплошная интеллигенция.

Пришлось отдать Белкину АКС с боекомплектом и запасными магазинами, гранаты, два ножа и табельный «стечкин». Загрохотали алюминиевые носилки, затопали в разнобой тяжеленными берцами санитары и меня понесли. Головой вперёд! Попрощался до завтра с Белым. Попросил его прогнать от штаба Красного, а то так и будет штабные двери охранять. А ещё сказать ему, где я и отдать прапорщику всё моё «железо».

— Вера! Куда потерпевшего? — попытался пошутить засранец Семёнов, тут же больно стукнувшись коленкой о косяк входной двери.

— В ванну, Семёнов! Сразу в ванну! — радостно закричал подполковник Белкин. Да так громко, что и я понял, куда мне сначала надо, — Верочка, вы уж намыльте майора, как следует!

— Пусть вашего майора Боцман мылит, — недобрым взглядом зыркнула на подполковника медицинская сестричка, продолжая кричать мне в ухо, — живой хоть ваш прапор?

— А, что ему, Верунь, сделается? Живой твой Боцман. Оглох, правда, маленько. Вот я сейчас помоюсь, бельишко поменяю и позвоню этому охламону. Пусть сгущёнки и шоколадок принесёт к чаю. А, Вер? — кричал я, пробуя сам себя услышать, мерно покачиваясь на прохладных носилках и глядя, как расплывается холодным мокрым пятном карман халата Семёнова. Сейчас почувствует, салабон ушастый!

Глаза открывались тяжело и неохотно. Судя по шарканью обуви по деревянному полу и скрипу колёс каталок, утро было не раннее. Солнце билось в глухие, отбеленные хлоркой занавески на облезлых окнах. Воробьи уже успели вернуться с помойки после завтрака в столовой, дружно чирикали и строем цокали по подоконнику. В ушах позванивало, мозг не хотел думать, а туловище объявило бойкот всяческим, даже маломальским передвижениям. Голову заваливало влево. К левому уху был прибинтован огромный, дурно пахнущий тампон. Зато пересохшие губы начали растягиваться в кривую улыбку, а настроение поднялось градусов на сорок, если его привязать к этиловому эквиваленту. Ребята! Братцы! Я слышу всю эту дребедень за дверями и окном! Правда, пока одним правым ухом, зато какое качество. На войне не до стерео, я вам доложу.