Вениамин Шалагинов - Кафа

— Ну, а как решила братва насчет чужого? — спросил гость.

Чаныгин надсадно потянул долгую затяжку и заморгал, торопясь понять, о ком это спрашивает Григорий.

— Ведь это злодей по службе, — продолжал тот. — Чистая проба предателя.

— А, ты об этом! — Чаныгин отогнал от лица живую сининку. — Приказано приглядеться.

— Приглядываются к молодке, Степан. Накипь счищают.

— Ребятишки это хорошо усвоили, Гриша. Кычак ушел, наука осталась. — Чаныгин встал. — Случай чего — точка, амба!

Веко Григория дрогнуло. Улыбка, мявшая его сухие блестящие губы, стала натянута.

— Вот что, Степа, — сказал он и тоже поднялся. — По-честному только. Ты мог бы шлепнуть меня по общему решению? Признали — сволочь и — амба, как ты сказал.

— Поспи давай, Гриша, — понимающе улыбнулся Чаныгин. — Я сбегаю в депо по делу, а ты придави комарика.

— Мог бы, спрашиваю?

Мертвой хваткой — к себе. И глаза — в глаза.

— Мог бы?

Продолжая улыбаться, Чаныгин дружески похлопал ладонью по литому кулаку Григория.

— Жалеешь, выходит. А зря! По-твоему, я свихнулся. Гулял под смертью и вот — страх дикий, мания преследования. Я здоровей тебя, Степа! Ну? Мог бы?

— Пить, вроде, не пили...

— Тебя удивит, конечно. Гаденыш, которого ты ждешь, прибыл. Это я. Вот он! Вот, вот!

Он вскинул высоко над собой руки с длинными растопыренными пальцами и, заключив себя в собственные объятия, качнулся к Чаныгину:

— Вот он! Ну? Шлепнул бы?

— Перестань, Григорий! У того, что наладился к нам с явкой, документы германского пленного. А у тебя?

— Были и у меня эти документы.

— Ты наш, Гриша.

Твердо:

— Я ваш и я же — тот. Чуешь? И тот. Портнягин не назвал тебе Гришку Погодаева, так как не знал, что говорит обо мне. Предатель — я.

— Настоящий?

Григорий напрягся. Это была тетива, готовая метать стрелы.

— А вот я бы тебя шлепнул, Степан! За одно это слово. Н-нет! — Он отстранился, меняясь в лице. — Сволочь ты, Степка!

Чаныгин по своему обыкновению тяжко переступил с ноги на ногу, земля ощутила своего Земледава.

— Значит, о Данилке ты спросил серьезно?

— Все в жизни серьезно.

— Обидно ты спросил, Гриша. Для парня, для меня. Для себя.

— Все очень серьезно. Я такой, как всегда. Ваш. Наш. Но от своих же слышу, и до гробовой доски будет стоять в ушах одно и то же незаслуженное и страшное... Иду через тюремный двор в баню с такими же, как сам. Как и они, я обречен к казни. У нас общая доля. Все мы одна живая мишень для одного залпа. А из окон женского отделения: «Гришка, гад. Иуда! Предатель! Плюйте ему в глаза! К ногтю его! Гад! Гад!» Откуда это? Кто пустил по моему следу зловонное это курево? Почему всем стала нужна моя смерть? И белым, и красным, моим врагам, и... тебе, и Данилке?

— Не всем, Гриша, успокойся. Садись! Садись и рассказывай!

Пахомов пристроился на скамеечке возле вычерченных на темной глине городошных городов и читал газетку. У ног его стоял железный сундучок с инструментом. Так как солнышко было по-весеннему теплое, а голоса играющих мальчишек звенели и тоже напоминали о весне, о говоре талой воды и птичьем грае, у него теплело на душе, и он мало что понимал из газетки. За городами у лавки купца Шорора остановил свою повозку мороженщик. Пахомов увидел его белую грудь, белые рукава, даму, раскрывающую редикюль, малышей, тотчас же окруживших повозку. Малыши стояли степенно, как взрослые, закинув руки за спину, с деловито-озабоченными лицами и ждали чуда. Показался учитель приходской школы, маленький старичок в соломенной шляпе-канотье, с дешевеньким портфелем из коленкора. Протягивая мороженщику бумажку, он поклонился Пахомову и стал оделять ребятишек мороженым. Чудо свершилось. Мороженщик возводил на вафле горку из розового и желтого (брусничное и облепиховое), успевая при этом улыбнуться и сказать хорошие слова каждому счастливцу, но у малышей не было в ответ ни слов, ни улыбок. Лица их продолжали оставаться деловито-озабоченными, правда, лишь до той поры, пока лакомство не переходило из рук старичка в их руки.

— Чаныгин вас искал! — крикнул через повозку учитель Пахомову. — Во-он! У треугольника.

Подошел Чаныгин.

— Разговор есть, Пахомыч, — негромко сказал он.

— Может, тут?

— Тут неудобно.

— Пошли тогда в скит.

Когда они переходили скитскую рощицу, с золотых мономахов валился частый трезвон, а по ступеням серого тесаного камня сходили на желтый песочек прихожане.

Обедня кончилась. Через распахнутые двери виднелась глубина храма: темные иконные лики, редкие слабые огоньки, обнаженные головы. Белевшая в соснах скамейка пустовала. Но, как только они сели, к другой скамейке, стоявшей слева на некотором удалении, подошел огромный чернобородый монах с лицом каторжника, с красивыми нагловатыми глазами, а с ним дамочка под вуалью, в красных полусапожках. Строгой почтительности к прекрасному полу, с которой монах садился, оправляя свою фиолетовую скуфью, клал ладони на одно и на другое колено и, наконец, замирал, потупясь, пока его спутница поднимала вуаль, хватило ненадолго. Уже в следующий миг дамочка слабо вскрикнула, а монах зашептал ей в лицо что-то пьянящее, чего не так-то просто найти в церковных книгах.

Пахомов рассмеялся.

— Прижмет монах богомолку, — сказал он и поставил железный сундучок в ноги.

Чаныгин промолчал. Он хмурился, поглядывая вдоль желтой дорожки, шутка его не трогала. Пахомов заметил это и спросил как можно тише:

— Неприятность какая-нибудь?

— Предсказанный объявился.

— Тот?

— Тот... Ты о Григории Погодаеве что-нибудь слышал?

— Не знаю такого.

— По-уличному, Гришка-бог. А меж нами — Рисковый. Он член партии.

— Маячит что-то. Это не он был тогда с Кафой? Еще уходили от воронья через двор акцизной лавки. Ну, зимой. Кафе подфартило, ушла, а он сослепу — на мерзлое белье. Он? Что ж тогда этот предсказанный? Играет под Рискового?

— Явился сам Рисковый. Погодаев.

— А кого тогда расстреляли?

— Считалось, его... Тут ведь как было. Из тюрьмы на яр повели группу. Было это ночью. Метелило, кружило. Вся братва в нижнем белье. Унтер подает команду: постановиться по краешку яра. Погодаев оглянулся — черно, внизу речушка, живая ниточка во льду. Пар, камни. А до всего этого по откосу сажен сто, не меньше. Рисковый и есть Рисковый. Упредил залп и с кручи — как дьявол. Других прикончили, поспихивали с яра, а за ним не полезли: голый, зима, безлюдье. Да и разбился, верней всего. Попукали из винтовок вниз для формы — и айда.

— Что же выходит? Портнягин привез понасёрдку?

— Нет, почему? Контрразведчики действительно водили парня по нашим явкам и показывали задержанных. Но он никого не выдал.

— Железно?

— Железно. Он отрицает. Я верю.