Моника Згустова - Розы от Сталина [Журнальный вариант]

Вечером и ночью Светлану лихорадило. Она не могла думать ни о чем, кроме разговора с сыном, и следующие несколько дней не выходила из своей комнаты. За это время она написала длинную печальную элегию и послала ее Джорджу Кеннану, чтобы он где-нибудь опубликовал ее: тогда, возможно, это стихотворение доберется и до России.

Через несколько дней ей опять захотелось позвонить в Москву. Яннер заказал тот же гостиничный номер. Там опять кричала сорока, повторяя свое бесконечное «Comment ça va?», и ее опять выставили в коридор. В тот день Иосифа дома не оказалось, и телефонистка спросила, не хочет ли Светлана поговорить с кем-нибудь другим. Она выбрала Берту, самую искреннюю из своих приятельниц. Светлана нуждалась в поддержке, добром слове, понимании.

— Так ты, значит, не хочешь возвращаться? — И Берта сказала наставительно, строго, учительским тоном: — Это неправильно. Ты знаешь, как трудно придется твоим детям?

— Знаю. Но ты-то меня понимаешь?

— Некоторые твои друзья плачут из-за тебя, — произнесла она неожиданно.

Внутри Светланы что-то взбунтовалось:

— У меня тут есть новые друзья!

— Какие еще друзья? Это ты несерьезно. Какие там у тебя могут быть друзья?

— Но они есть. И они хорошие. Здесь очень много добрых и хороших людей.

Она твердила это снова и снова, но Берта не давала себя переубедить. Светлане показалось, что ее приятельница просто не желает в это поверить, и испытала шок: Берта, такая современная женщина — и отказывается верить в то, что у человека могут быть друзья не только в Советском Союзе!

Светлана сказала себе, что лучше никому больше не будет звонить, раз она не в состоянии ни с кем договориться и только расстраивается, и почти заболевает.

В последний вечер Яннер пригласил Светлану поужинать с его семьей у них дома в Берне. У Антонино Яннера мать была итальянка, отец — немец; дома с женой Адрианой и восьмилетним сыном он говорил по-итальянски. Они ели спагетти с помидорами и базиликом и слушали Баха. Их восьмилетний сын все время ласково гладил Светлану, думавшую: «Я была в таком же возрасте, а может, и еще младше, когда мама решила покинуть этот мир и оставить нас, детей, на произвол судьбы». Снова и снова она видела саму себя в этом мальчике, который гладил ее по руке, приговаривая:

— Poverina..

— Почему я бедняжка, Марко? — спросила его Светлана.

И взрослые, перебивая друг друга, рассказали вот что: однажды у Марко была высокая температура и он никак не отпускал отца на работу. Чтобы получить возможность уйти, Яннер рассказал сыну, что идет к «одной несчастной тете, которую не хочет взять к себе ни одна страна и которая не может встретиться со своими детьми». Услышав такую грустную историю, маленький Марко отпустил отца. С тех пор он постоянно спрашивал про бедную тетю, которую никто не хочет приютить. Еще даже не познакомившись со Светланой, Марко успел к ней привязаться, так что теперь, когда она пришла к ним в гости, сразу бросился к ней на шею, и растроганная Светлана едва сдержала слезы. Весь вечер он что-то рисовал «для несчастной тети» и дал ей коробочку со своими сокровищами: кусками мела и цветными карандашами, дольками шоколада, двумя мелкими монетками и маленьким марципановым слоником. Светлана говорила ему: «Grazie, piccolo mio» [5] Спасибо, мой маленький (итал.). и боялась разрыдаться. Когда она уходила, хозяин дома подарил ей грампластинку с прелюдиями Баха.

— На память, — тихо сказал Яннер.

По дороге в цюрихский аэропорт Светлана наслаждалась видом усыпанных белыми цветами груш, бледно-розовых яблонь и миндаля и розовых черешневых деревьев на фоне темного неба и говорила себе, что вся эта весенняя красота — добрый знак и что путешествие ее будет счастливым. В Цюрихе из черных тяжелых туч полило как из ведра, но, когда самолет поднялся повыше, все озарилось солнечным светом. Светлана чувствовала, что улетает от старой жизни к жизни новой, и наслаждалась этим переходом между двумя временами.

Принесли меню. Молодой, черноволосый, с выразительными узким лицом адвокат Алан Шварц заказал в качестве аперитива мартини, к еде — вино, после еды — коньяк. Собственно, молодым он лишь казался — при взгляде на его почти детское лицо, но стоило заметить контрастирующие с ним седеющие волосы, как это впечатление улетучивалось; Алану Шварцу было тридцать четыре. Аппетит у него оказался отменный, но от Светланы не могло укрыться, насколько взволнован адвокат тем, что ждет их обоих; именно это свое волнение он и пытался унять едой и напитками. Сама она для начала запила двумя чашками крепкого черного чая таблетку аспирина: после многих недель неизвестности голова у нее разболелась так же сильно, как когда-то в американском посольстве в Дели. Потом она решила попробовать то, чего не ела ни разу в жизни — омара. После хорошего обеда и аспирина мигрень немного отступила. Светлана смеялась:

— Сколько еще ожидает меня сегодня вещей, которые я буду делать впервые в жизни?

Алан между глотками коньяка пытался подсчитать эти «новинки», с трудом сохраняя непринужденный тон; лоб его нервно морщился, а руки дрожали:

— Прибытие в незнакомый город. Пресс-конференция в аэропорту, где будут ждать сотни журналистов со всего мира. Поездка по широкой автостраде, каких нет в Швейцарии и тем более в России.

— Алан, я прочту вам отрывок из письма Кеннана; он, я уверена, был бы не против, чтобы я поделилась с вами этими строчками: «Вас ждет неприятное испытание, встреча с журналистами в нью-йоркском аэропорту. Я хотел бы вас от этого уберечь, но, к сожалению, это невозможно. Вам придется приспособиться к новой стране, и это будет нелегко. Тень вашего отца будет следовать за вами, куда бы вы ни направлялись. Чтобы преодолеть все эти препятствия, вам понадобится куда больше смелости, терпения и доверия, чем есть у большинства людей». Это и впрямь будет так ужасно?

Алан немного подумал, а потом сказал что-то, но так тихо, что Светлана не расслышала. Она размышляла над словами Кеннана, хотя и не воспринимала их слишком всерьез.

В тот момент ей казалось, что самолет навсегда уносит ее прочь от прошлого, что она летит в неизвестность, где наконец-то сумеет стать некоей анонимной иностранкой. Сияющий океан и солнце поддерживали ее уверенность, что мечты сбудутся.

— Острова, Алан! Что это за острова?

Алан наклонился к окошку:

— Вон те… нет, их не знаю, а прямо под нами… Да, это Нантакет! Здесь у нашей семьи летний дом. Приедете к нам в августе, Светлана? На вон тот островок, видите? — он указал на маленькое коричневое пятнышко в океане.