Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Он подал ему свернутую монашескую рясу.

— Кто вас послал? — спросил монарх, спешно набрасывая на себя наряд.

— Никто, — ответил курьер, — я тут по собственной воле.

— Да благословит вас Господь.

Они вышли за дверь и осторожно минули топчан, на котором все еще горланили любовники. Король задрожал, и Христофу пришлось чуть не силой тащить его за собой. Стражу они минули беспрепятственно и, оказавшись на улице, направились к конюшне. Там под одиноким фонарем лежал на потрескавшейся лавке конюх. Рядом с ним, на полу, пристроился еще один человек, в котором можно было узнать Ореста. Оба были пьянящие, как свиньи, а потому не заметили короля и курьера.

Христоф зачерпнул воды из бочки и щедро полил наемника, мигом приведя бедолагу в чувство. Орест осторожно поднялся на ноги, кляня все на свете, а в первую очередь вино и воду, которые умышленно созданы, чтобы губить и мучить христианские души.

— Цыц, — перебил его курьер, — конюха споил, да и сам нажрался… Кони готовы?

Орест кивнул.

Через минуту из конюшни во всю прыть кинулись двое всадников и неторопливо выползла одинокая тень. К счастью, никто не заметил этого явления, и каждый беспрепятственно добрался туда, куда направлялся.

Всадники остановились посреди поля, невольно вглядевшись в низкий красный месяц, что восходил за темным лесом. Ночь понемногу становилась светлее.

— Если вы, ваше величество, поедете дальше по этой дороге, — отозвался курьер, — то уже через час окажетесь в лагере польского кварцяного войска.

— Кто вы? — спросил Сигизмунд Август. — И почему мне помогаете?

— Я тот самый сотник, что занял ваши покои, — ответил Христоф.

— Вон как, — король усмехнулся, — и чем же я могу вас отблагодарить?

— Помилуйте ангела от страшной смерти, — сказал курьер.

От неожиданности монарх съежился, отнюдь не ожидая такой просьбы.

— Если это только в моих силах, пан сотник, — пробормотал Сигизмунд Август.

Христоф развернул бумагу, на которой уже был готов текст помилования для Ляны. Потом, черкнув огнивом, зажег свечу из красного воска и старательно заслонил ладонью огонь от полевого ветра.

— Думаю, вы понимаете, что государственной печати я при себе не имею, — проговорил Сигизмунд II, наблюдая за этим приготовлением.

— Достаточно будет малой и королевской подписи, ваше величество, — возразил курьер, доставая из сумки стеклянную чернильницу и перья.

Монарх не спеша прочитал текст и, взяв смоченное перо, вывел под ним свою подпись. Рядом с подписью король легко прижал перстнем несколько капель расплавленного воска. Все было готово.

Сигизмунд Август с удивлением наблюдал, как осторожно Христоф свернул бумагу и спрятал ее в карман камзола.

— Вы можете поехать со мной, — король сказал это с притворным безразличием в голосе.

Возможно, Сигизмунда Августа от нечего делать беспокоила доля его спасителя, а возможно, его величество просто боялся остаться в одиночестве посреди ночного поля. Так или иначе, но Христоф отказался.

— Я должен возвращаться назад, ваше величество, — сказал он, — ведь до сих пор нахожусь на службе у князя. Кроме того, двое моих друзей, что помогли сбежать Вашему Величеству, пока что оставлены на произвол.

Король кивнул.

— Что ж, пане смельчак, — ответил монарх, — назовите по крайней мере свое имя, чтобы я навсегда его запомнил.

— Христоф, ваше величество.

— Если вдруг, Христоф, вы захотите пойти на королевскую службу, будьте уверены, вас радушно примут в Кракове, — пообещал король напоследок.

Попрощавшись, два всадника разъехались в разные стороны, отдавая себя на милость ночи, что уже серебрилась тонкими лучами холодного лунного диска, который медленно поднимался все выше и выше.

Христоф возвращался в прекрасном настроении. Исподтишка спровадив Казимира из Башни Каменной, он сладко растянулся на ложе и в тот же миг уснул, как спят все люди, чья совесть чиста, как родниковая вода, а нелегкая ноша, что была им взвалена на плечи однажды, вот-вот высвободится наилучшим образом.

Как всегда в таких случаях, утро наступило безжалостно быстро. К тому же черт принес кого-то под двери, и тот заколотил в них кулаком, как молотом. Спящий оторвал себя от постели и поплелся открывать. Утренним гостем неожиданно оказался пан Сангушко. За ним стоял сотский Карбовник со своими казаками. Сон как рукой сняло, и Христоф спешно поклонился.

— С саблей вам лучше спится? — сказал в ответ прибывший вельможа.

Он был понур, аж серый, и не только от утреннего мрака. Курьер только теперь заметил, что лег, не снимая с пояса оружия. Он попытался улыбнуться, но, похоже, тут было не до смеха.

— Отдайте саблю, пане сотник, — приказал Сангушко, — предатели не имеют права ее носить.

Поняв, в чем дело, Христоф не сопротивлялся. Он молча выполнил приказ и, опустив голову, словно и впрямь чувствовал себя виноватым, двинулся вслед за своими стражами.

Одного ему только хотелось — увидеть князя Острожского раньше, чем его бросят в тюрьму. Тогда все будет хорошо. Он, Христофор, что столько уже преодолел на пути от Львова до Острога, был в этом убежден.

Во дворе курьер действительно увидел его княжескую милость. Константин Острожский стоял поодаль, разговаривая о чем-то со своим маршалом. Рванувшего в сторону, Христоф оставил позади своих стражей и, прежде чем те бросились следом, упал перед князем на колени.

— Пусть Господь благословит ясного князя, что славен своей мудростью и справедливостью! — выпалил курьер.

— Поднимитесь на ноги, — холодно ответил тот, — не гоже ползать сотнику.

Христоф подчинился. Набежала стража, но его не трогали, ожидая воли его милости. Тот соизволил выслушать курьера.

— Ваша княжеская милость, — промолвил он, — никто не упрекнет меня, что щадил я свою жизнь, защищая Межирич. И второй, и третий раз, не колеблясь, поступил бы так же. И не только потому, что великий князь обещал щедрое вознаграждение…

Острожский удивленно поднял на него глаза.

— Все, чего могу просить, — продолжил Христоф, — это позволить мне исполнить свой долг перед магистратом Лемберга. Я взял его на себя раньше, чем стал на службу вашей милости. Потому обещаю вернуться, чтобы стать перед лицом заслуженной кары.

Князь выслушал его, и дальше не скрывая удивления, а потом молча ушел, как будто не найдя, что ответить.

У курьера похолодела кров. Впервые ему показалось, что в этой задумке он перехитрил самого себя. Сейчас мудрец окажется в сырой Острожской тюрьме, откуда никакая сила не доставит полученное такой ценой королевское помилование до Львова. И не стоить будет и медяка все его путешествие, скитания, сражения и авантюры. Княжеская благодарность оказалась не такой великодушной, чтобы простить измену. В придачу Карбовник, положив ему руку на плечо, задумчиво молвил: