Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

— Воистину, я счастливец, мой друг, — неожиданно сказал граф, — даже несмотря на те муки, что испытываю сейчас. Пани Другет меня просто поражает!.. И если, не приведи Господи, она опять когда-нибудь станет такой же сухой, как раньше, клянусь честью, я заставлю ее еще раз упасть с лошади. А пока больше всего хочу очутиться в ее постели! Вот только пусть панство разъедется…

Он взглянул на подвыпивших гостей и скривился в презрительной усмешке.

Доминик почувствовал что-то похожее на зависть. Ему вспомнилось, как он приник к ее груди, и ему вдруг безумно захотелось сделать это еще раз. Мотнув головой, он, казалось, прогнал это сладкое видение, но оно никуда не делось, а только растеклось по жилам горячей жаждой. В конце концов, Гепнер положил себе, что слишком увлекся пьянящими почками со стола.

Неожиданно за спиной он заметил Юстину. Девушка прошептала:

— Вас хочет видеть ее милость графиня… — ответила служанка.

— Вон как?

Он оглянулся. Граф был полностью поглощен разговором с горбатым ксендзом. Выйти удалось незаметно, несмотря на то, что Гепнер шатался, как от ветра.

В покоях, где ждала его графиня, царил мрак, что едва рассеивался скупым светом лампадки. Силуэт женщины едва угадывался, и только голос заботливо спросил у Доминика, как тот себя чувствует. Гепнер сдержанно поблагодарил, краем глаза приметив, как Юстина быстро вышла из комнаты и плотно закрыла за собой двери.

— Простите, я устала от шумихи и множества свечей… — отозвалась пани Другет. — Надеюсь, вы не заблудитесь?

— Нет, ваша милость, — ответил мужчина.

— Наверное, я сделала это невольно, чтобы скрыть тревогу. Хоть мне это не совсем удалось. Как вы думаете?

Озадаченный Гепнер не знал, что ответить. От вина голова кружилась, поэтому он боялся, что ляпнет какую-нибудь глупость. К счастью, графиня продолжила сама:

— Трудно скрыть огонь, который разгорается внутри все с большей силой… Видите ли, я опять об этом… И мастерская тут ни при чем… Когда мы… Я после вашего порыва, что могла бы его осудить, почувствовала себя, как виноградарь, что, забросив лозу, пожелал вдруг добрый плод. Что ему остается, как не попросить вина у соседа? Хоть пан Другет, в силу своих весьма ограниченных потребностей, рад и той щепотке, что ему столько лет законно доставалась… Не знаю, кто больше мне нужен: священник или вы — лекарь, вы исцелили моего мужа, я должна была рассказать о своих страданиях именно вам… Подойдите ближе…

Доминик вдруг почувствовал головокружение. Глубоко презирая себя, он оказался так близко от графини, что слышал ее прерывистое дыхание.

— Я должна рассказать вам еще одну вещь, — продолжила она шепотом, — поделиться тем, что больше всего не дает мне покоя. Сев тогда на лошадь по-мужски, я уперлась коленями в ее бока, а лука седла оказалась у меня между… Между бедрами… Чем больше я мчалась, тем больше касалась ее…

Гепнер дернул ворот, потому что ему не хватало воздуха. Сознание расплескалось, как переполненная чаша, не вместив уже последних слов графини: «Я никогда до сих пор не чувствовала такого, Доминик. И мне захотелось, чтобы это… чтоб я…»

— Ну, оставьте меня!..

Доминик смущенно выскочил.

Следующие дни проходили монотонно и серо. Все время дождило, и у графа Другета разболелась спина. Гепнер должен был быть рядом, придумывая разнообразные мази и примочки, чтобы облегчить его страдания. Но мучила хозяина замка не только боль. Недобрые предчувствия завладели им, когда в указанный день не явился Иштван, который должен был бы привезти в Невицкое Софию Елецкую. Не появился он и на следующий день, от чего граф яростно ругал его предателем, оборотнем и сукиным сыном. Казалось, трезвую действительность переварить ему трудно, еще немного, и он кликнет Ласло, который сидел теперь без работы, рявкая на всех, как прогнанный пес.

Вечером Доминик возвращался в свою комнатку, где порой заставал Юстину, которая приносила еду и зажигала ему свечу. Девушка была неразговорчива, как и в первый раз, когда они встретились. Гепнер попробовал допытаться, в чем дело, но она только отводила взгляд.

В какой-то вечер к нему тихо постучали. Было уже поздно, за окном неустанно гудела буря, громыхая дождевыми желобами и завывая ветром. На пороге стояла бледная женщина. Графиня походила на привидение, как будто она попала сюда не через дверь, а проникла сквозь стену. Пани Другет молчала. Гепнер склонился перед ней, ему до боли хотелось увидеть ее, услышать ее голос. Он готов был, если бы мог, сбежать куда-то. Он коснулся ее руки, она не отозвалась. И нужны ли слова о безумии, которое напало на них? Все смешалось — жар желанного и холод реальности, дикая страсть прижимала женщину грудью к сырому подоконнику, заставляя кричать в дождливую пропасть от болезненного наслаждения. Куда-то исчезли мысли, что на Страшном Суде придется отвечать за прелюбодеяние… И за эту одержимость…

Она приходила каждый вечер, аж пока один раз сказала, что это — последний. Лицо графини таило какую-то потаенную и страшную муку, как мучаются те, кого одолевает страсть и совесть. У Гепнера защемило сердце, он почувствовал, что это конец.

Женщина привстала, и то уже была гордая шляхтинка, но какая же она была болезненно красивая…

— Завтра вы будете сопровождать меня до монастыря в Мункачи, — твердо сказала пани Другет. — Вы здорово помогли графу в последнее время, поэтому можно рассчитывать на его благосклонность. Как только отъедем достаточно далеко от Невицкого и минуем Унгвар, я подам вам знак. Для побега…

Доминик не поверил своим ушам.

— А стража? — переспросил он осторожно.

— Каждый из них получит по форинту, — ответила графиня, — так что не слишком будут препятствовать. Похватают оружие, кто-то, может, для порядка выстрелит, но вам достаточно будет только пришпорить коня. В дорожной сумке при седле найдете еду и немного денег. До Лемберга должно хватить, если, конечно, направитесь туда.

Доминик опустился на колени и кинулся обнять свою спасительницу, однако пани Другет мягко отстранилась.

— Не надо, — с мольбой молвила она, — иначе… я передумаю…

Она поспешно вышла, оставив Гепнера в смятении. Полный хмельной надежды, шепча полусумасшедшие молитвы, он растянулся на полу и пролежал так до самого утра.

Из полусна или полузабытья его вывел утренний гомон на дворе. Выглянув в окно, он увидел с десяток солдат и двух служанок, что шумно хлопотали возле оседланных коней и запряженного экипажа. Графиня еще не вышла, но он понял, что эта стража готовится для нее. Сдержавшись, чтобы не помчаться изо всех сил вниз и этим самым выдать себя и пани Другет с головой, Доминик нервно наблюдал за приготовлениями. Время тянулось немилосердно, ему казалось, что за ним никого так и не пришлют.