Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Христоф встрепенулся и живо проговорил:

— Готов заложить дукат, что в этом экипаже кое-что интересное для нас.

— Или кое-кто, — предположил Орест, у которого от этой догадки сильнее забилось сердце.

Только Казимир обнаружил полное равнодушие к новым обстоятельствам, сообщив, что ему давно в печенках все эти любовно-политические игрища, в мире нет милее вещей, чем кружка меда и ложе пани Яблоновской. Однако сразу же заметил, что стрелять отсюда по конвоирам — любимейшее дело, за которое возьмется хотя бы потому, что не хочет умереть со скуки.

Как следует прицелившись, мужчины сделали каждый по два выстрела и кинулись вниз, добивать стражей саблями. Важнее, однако, было догнать карету, которая мчалась дальше по дороге. Только с конвоирами было покончено, Христоф и наемники вскочили на освобожденных коней и погнались следом. Ночь была на стороне преследователей: через каких-то четверть часа карета, попав колесом на невидимый камень, высоко подпрыгнула и завалилась набок. Кучер, описав дугу, исчез где-то в придорожных зарослях, а среди лошадей воцарился полнейший беспорядок: одни хотели сдаться, а другие упорно хотели, чтобы бежать дальше. В конце концов, спутанная упряжь решила все в пользу первых.

Мужчины соскочили на землю и приблизились к экипажу. Сорвав дверцы, они заглянули внутрь. Среди тесного темного пространства завидели лоскуты узорчатой ткани от женского платья.

— Догнали, — испуганно произнес Орест.

Через миг он держал на руках без сознания полуживую Софию.

На третий день графиня Другет пришла в себя. Больше всего обрадовался этому замковый конюх, потому что на него переложили всю вину за то, что она выпала с седла, и каждый день нещадно били плетьми. Бедняга горячо молился, чтобы Господь вернул ей сознание или же забрал его с этого света. И вот небеса явили милосердие. Конюха оставили в покое, полностью сосредоточившись на графине.

Пани Другет была еще слабой, но выздоравливала быстро. Доминик, что не отходил от нее все время, смог наконец передохнуть. Впрочем, уже на четвертый день она позвала его к себе.

Женщина стояла посреди комнаты, одетая в легкое платье, напротив окна, сквозь которое щедро лился яркий дневной свет. Картина была такая необычная, что Гепнер не поверил собственным глазам. И только голос выдал в этом явлении хозяйку Невицкого замка.

— Вы чем-то удивлены, Доминик? — ласково молвила она.

— Моя пани… Ваш покорный слуга рад видеть вас здоровою, — торопливо ответил тот.

— Все — благодаря вашей заботе, мой друг, — сказала графиня, — будьте уверены, я смогу отблагодарить.

— Увидев вас, я уже получил свою награду, — вежливо поклонился лекарь.

— Ладно вам, — пани Другет неожиданно засмеялась, — как по мне, вид золотых форинтов порадовал бы ваш глаз больше.

— Зачем пленному деньги, если за них он все равно не купит себе свободы? — сказал Доминик.

Графиня немного нахмурилась.

— Я не лезу в дела моего мужа, — сказала она, — очевидно, есть какая-то важная причина, по которой вы до сих пор тут. Хотя, признаюсь, если бы моя воля, я… также вас бы не отпустила…

Гепнер кинул быстрый взгляд, все еще пытаясь понять, чем вызвана перемена с этой женщиной. Куда делась монашеская сдержанность? Холодный взгляд? Ледяной тон? Или, может, грохнувшись о землю, она немного рехнулась? Но нет! На то не было похоже.

Словно угадав его мысли, пани Другет перевела разговор на другое:

— Скажите мне, Доминик, когда меня лихорадило, говорила ли что-то… необычное?

Графиня села на край кровати, потому что так легче было смотреть ему прямо в глаза.

— Ваша милость в основном повторяли одно… — Гепнер немного растерялся. — Однако вряд ли это имеет какое-то значение…

— А что именно? — живо поинтересовалась женщина.

— Пани жаловалась, что в ее сердце — огонь. Но… Такое часто можно услышать, когда больных лихорадит, — ответил лекарь.

На ее бледных щеках неожиданно загорелся румянец, и она стыдливо закрыла их ладонями.

— Да, огонь, — повторила графиня. — Знаете, я заходила в мастерскую. Там было очень горячо. Итак, чтобы освежиться, как на беду, решила проехаться верхом… Вот и объяснение про огонь…

Доминик молча кивнул. Он согласился бы, даже если бы речь шла про геенну огненну. Но что принесет ему эта перемена в настроениях хозяйки замка? Придя к выводу, что это улучшит его положение, пленник немного приободрился.

Напоследок графиня улыбнулась и добавила, что как только окончательно выздоровеет, непременно устроит пир, на который Доминик уже приглашен.

За неделю солнечные дни поблекли, и осень в Карпатах взяла свое, населив их мраком и туманом. Созерцая окружающий мир, немного кто проникся бы мыслями про веселье, однако графиня оставалась верной своему замыслу. С самого утра, изрядно всех удивив, она присматривала везде, сама руководила слугами, которые суетливо тащили в банкетный зал длинные столы, бочонки с вином и медом, серебряную посуду, серебряные подсвечники и канделябры. Пани Другет побывала даже на кухне, где с ее появлением кухарки прекратили шум и полностью сосредоточились на жареной дичи. Запеченную птицу сверху украшали перьями, а в зоб и нутро планировалось напичкать свежих ягод. Присмотрев так, графиня осталась удовлетворенной и направилась к музыкантам, которые понуро сидели в углу, потому что еще не было и маковой росинки во рту. Увидев ее, они взбодрились. Пани Другет велела их хорошо накормить, и бедняги этому были рады.

Под вечер начали съезжаться гости. Лакеи встречали их во дворе и проводили в гостиную, где за оживленными болтовней и сплетнями те тянули время до застолья. Наконец гостей провели в пиршественный зал, где уже красовались многочисленные блюда и напитки, во главе стола сидели хозяева. Пока гости рассаживались, Доминик переминался с ноги на ногу, аж пока графиня знаком подозвала его к себе.

— Вы будете сидеть рядом со мной, — шепотом промолвила пани Другет.

Гепнер смутился, но поклонился и поблагодарил за такую честь.

Граф также встретил его по-дружески, красноречиво показав на свою кружку, в которую был налит… квас. Очевидно, заядлый пьяница таки нашел в себе силы не скатиться окончательно в пропасть.

Горбатый ксендз пригласил присутствующих к молитве, чтобы поблагодарить Господа за чудодейственное выздоровление графини, которая своей набожностью и щедростью не уступает святым угодникам. Все присутствующие явили смирение, однако, как только молитва была завершена, они набросились на роскошные блюда, как голодные псы.

Через час-другой кое-кого от чрезмерного рвения слуги уже выводили на свежий воздух, а в зале оставались только самые стойкие и самые дальновидные. Однако и они все меньше обращали внимания друг на друга, неустанно провозглашали тосты и бросали соленые шутки. А шляхетные пани должны были подняться из-за стола и покинуть своих мужей сквернословить одни. Конечно же, хозяйка, пани Другет, первой подала такой пример, хотя ее собственный муж так и не притронулся к вину и вообще был образцом добропорядочности. Он с видом мученика жадно глотал немилосердную слюну, но воспоминания о недавних ужасах были сильнее, чем желание влиться в эту вакханалию. Хозяин глянул вслед жене, а потом повернул к Гепнеру свое потное лицо.