Кейт Мосс - Огненные палаты

На них упала тень мадам Монфор. Тетка вздрогнула, точно нашкодивший ребенок.

– Так-так, сестра, – резким тоном произнесла мадам Монфор, переводя взгляд с невестки на ее племянницу. – Вы, кажется, очень увлечены разговором. Что же столь интересное вы обсуждаете, Сальвадора, и так долго?

– Сестра! – Мадам Буссе запнулась. – Ну, это… мы… то есть…

– Было бы крайне прискорбно, если бы личные дела заставили тебя позабыть о своих обязанностях, Сальвадора. Любопытно, каков предмет вашей увлекательной беседы?

Мину наклонилась и подняла теткин веер:

– Тетушка обронила свой веер. Я хотела вернуть ей его, вот и все. Одно перо вывалилось, видите?

Зазвонил колокол, и по толпе пробежал взволнованный гомон. Священник в своей лиловой ризе выступил вперед. Все остальные начали подтягиваться к нему. Заколыхалось кадило, распространяя едкий запах ладана. В воздух взлетели хоругви, и паства выстроилась в ряд: мужчины – впереди, женщины с детьми – сзади.

«Ни дать ни взять животные в Ноевом ковчеге», – подумалось Мину. Голова у нее шла кругом от всего того, что сказала ей тетка. Всякой твари по паре.

– Каким маршрутом двинется процессия святого Сальвадора?

– Отсюда мы пойдем обратно сквозь Саленские ворота, – тихо ответила мадам Буссе, – потом двинемся вдоль восточной стены, в направлении к воротам Монтолье, а потом сделаем круг и вернемся сюда. Я специально узнавала у священника. Примерно часик в общей сложности, хотя сегодня здесь столько народу – приятно это видеть! – что времени может уйти больше. А уж с погодой-то нам как повезло, правда? Были годы, когда…

– Сальвадора! – одернула ее мадам Монфор. – Постарайся подавать хороший пример. Хотя бы ради твоего мужа, если не ради себя самой.

Мадам Буссе втянула голову в плечи. Мину, желая поддержать тетку, пожала ее руку, и та поморщилась.

– Ох, простите, я сделала вам больно?

– Нет-нет, ничего страшного, – поспешила заверить племянницу мадам Буссе, отнимая руку. Перчатка чуть сдвинулась, обнажив полоску кожи между ею и краем рукава, и взгляду Мину открылся уродливый лиловый синяк на ее запястье.

– Тетушка, что с вами такое стряслось?

Сальвадора торопливо расправила манжету:

– Прищемила руку крышкой сундука, когда одевалась, ничего страшного.

– Domine Deus Omnipotens…

Мадам Буссе решительно повернулась лицом к священнику и закрыла глаза. Мадам Монфор оттеснила Мину, так что та оказалась в одиночестве позади пожилых родственниц. Мину, впрочем, не возражала. Ей нужно было подумать.

– …qui ad principium…

Слова превратились в ноты, а ноты – в музыку. Участники процессии подхватили респонсорий, и колонна, точно неведомое существо, пробуждающееся от зимней спячки, медленно двинулась вперед под барабанную дробь, задававшую ритм их движению.

Мину прижала ладони к груди и почувствовала, как этот ритм эхом отзывается где-то глубоко внутри ее. Барабан и свирель, гул голосов, вздымающихся и опадающих, мерный топот ног. Она словно впала в какой-то транс.

Повсюду вокруг утопала в цвету Тулуза. Ранняя герань, желтые и белые примулы и вездесущие лиловые фиалки. Ступени церквей, мимо которых проходила процессия, были украшены букетиками полевых цветов.

– Правда изумительно? – обернувшись к Мину через плечо, прощебетала тетка.

– Да, это великолепно!

– Я считаю, что Тулуза – самый величественный город на всем белом свете, – продолжала щебетать она. Ее милое лицо порозовело от удовольствия.

Двигаясь вперед вместе с процессией, Мину меж тем думала о своем. Мысли ее были далеко. Какие выводы следовали из того факта, что она появилась на свет в Пивере, но до сегодняшнего дня пребывала об этом в неведении? Или из того, что мадам Нубель – в прошлом Сесиль Кордье – никогда не упоминала, что так давно знакома с ее родителями? А Библия на французском языке, посланная матерью тетке в подарок по случаю рождения самой Мину?

К тому же за всеми открытиями этого дня ее не покидало тревожное чувство, что она упускает что-то еще более важное.

Чуть позже полудня Бернар Жубер вошел в деревню, ведя Канигу в поводу. Старая кобыла потеряла подкову и снова хромала на переднюю ногу.

Он был поражен тем, насколько узнаваемым все здесь осталось, как будто он и не отсутствовал столько лет. Он в точности помнил, где дорога уходила под уклон и почти терялась в траве, где на южном конце деревни раскинулись сады, где доносился из кузницы лязг и грохот молота о наковальню и где булочник собирал дрова для своей печи. Он заметил узкую тропку, вьющуюся через лес, где в осеннюю пору будет не счесть желудей.

– Стой-ка, девочка, – пробормотал он и легонько натянул поводья. Канигу остановилась и, опустив голову, принялась обнюхивать сухую землю. Бернар отошел на обочину и, нагнувшись, выдрал из земли пук свежей травы, который протянул на ладони благодарной кобыле.

В Пивере было до странности тихо. На дворе был четверг, и жизнь в деревне должна была бить ключом, но нигде не было слышно ни звука. Ни кумушек, остановившихся посудачить с соседками у калитки, ни торговцев, ни жен, которые в это время как раз должны бы нести работавшим в полях мужьям нехитрую полуденную снедь. Его охватило беспокойство. А вдруг в здешние края вновь вернулась чума?

Бернар принялся озираться по сторонам, но ни на одной двери не был нарисован зловещий знак, предостерегавший о том, что в доме зараза. Чуть впереди из трубы поднимался дымок, похожий на белое облако. Потом тишину нарушил звон колокольчиков пасущегося на склоне холма стада коз.

И все же что-то было не так.

Так же ведя Канигу в поводу, Бернар двинулся по главной улице, представлявшей собой немногим более чем тропку. Земля у него под ногами была пересохшей, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был стук камешков, раз или два вылетевших из-под копыт его кобылы, да поскрипывание притороченных к седлу кожаных сумок.

Привязав лошадь к дереву на общественной площадке у колодца, он направился к старому белому домику в дальнем конце единственной улицы. В последний раз он был в этом доме в День Всех Святых в тысяча пятьсот сорок втором году. В тот первый день промозглого ноября в очаге в единственной комнате первого этажа весело пылал огонь.

Может, стоило все-таки написать старой мадам Габиньо и предупредить ее о своем приезде? Он думал об этом, но из осторожности не стал этого делать. Письмо могли перехватить. Ему не пришло в голову даже предварительно справиться, живет ли она до сих пор в Пивере. Но она родилась и выросла в этой деревушке и провела здесь много зим. Куда она могла отсюда деться?

– Вам тут никто не откроет, сеньер [27] Господин ( окс .). .