Леонид Рахманов - Повести разных лет

— Правда, интересно? — блестя очками, сказал отец.

Ефрем смущенно покосился на Лепеца: «Черт, ни за что не поверит, что я не рассказывал о нем папе!»

— Очень, очень интересно! — горячо отвечал Лепец, и сразу же взял еще тоном выше: мол, как это трогательно, как поэтично! Эти славные крестьяне, очевидно, завещают свой хлеб детям, внукам… Вот почему никто его не крадет, не подумает покуситься даже в самые голодные годы. Верно?

Ефрем едва успел подумать: «Что ж ты раньше от этих славных людей открещивался?», — как снова его удивил отец. Он обидно, уничтожающе захохотал, а отхохотавшись, закатил агитационную речь, краткий смысл которой был таков: попробуй, покусись — тебе голову оторвут! Он эти места хорошо знает: население резко делится на бедняков и на богатеев. Тамошних бедняков — нет нигде, вероятно, беднее — дети слепыми родятся из-за трахомы. А кулаки — недаром же они прошлой зимой высекли в Лудорвае целую сельскую общину! Кстати, главные свои сбережения они хранят не в скирдах, а в кубышках — звонкими николаевскими червонцами…

— Власть денег и собственности, милые юноши, — нравоучительно заключил отец, прикуривая от самодельной зажигалки времен военного коммунизма (медный патрон, стальное колесико с насечкой, кремень, растрепанный фитилек), — самая сильная и самая страшная власть в мире. Я не коммунист, но мне иногда понятно, почему коммунисты хотят свернуть ей голову.

— Больше кладите варенья, — добавила тетушка. — Ягоды собственные. Из своего сада.

Лепец мило благодарил, а Ефрем долго не смел на него взглянуть, испытывая стыд за свою мягкотелость: как он мог простить Лепецу все его шуточки? Даже если он не кулак, то уж сам-то Ефрем по натуре определенно подкулачник!

Вечер был теплый, совсем еще летний, больше ни о чем зимнем не вспоминали, играли на террасе в пинг-понг.

— В следующий, наверное, раз — мечтательно говорил Ефрем, — встретимся, когда ты отрастишь вот этакую бородищу. Если станем играть в пинг-понг, мячик может запутаться в твоей бороде, как в тенетах. Кто знает?!

— Кто знает! — серьезно ответил Лепец. — Все может быть.

В словах его чувствовались осторожность и сдержанность. Ефрем любопытствовал: пройдет эта сдержанность? Будет он откровенен? Чем он вообще нынче занят?

Уговорились поехать завтра на заречную сторону, провести там время до вечера.

Ночь проспали благополучно, утром позавтракали, поехали в полдень.

Было ветрено, солнечно. Уключины лодки не скрипели и не визжали, а как-то сипели надтреснуто.

Ефрему припомнилось, как лет десять назад перевозил его через реку чужой веснушчатый парень. Уключины у лодки были деревянные, страшно визжали, и парень, поливая их водой из ладони через каждую сажень пути, удивлялся:

— Визжишь, сука, а? Визжишь, сука?

Подростку Ефрему было тогда очень страшно. Парень казался ему необыкновенно жестоким злодеем.

Теперь же греб сам Ефрем, и ему тоже хотелось ругаться, но ощущал он себя не злодеем, а удальцом… Героического в эти дни он, конечно, ничего не совершил, но предчувствовал: что-то необыкновенное должно было скоро, совсем скоро грянуть. Настроение было приподнятое.

За рекой, на лоне осенней природы, Лепец, как и ожидал Ефрем, разоткровенничался.

Начал с того, что показал многозначительную бумажку. Настолько многозначительную, что Ефрем, изумленный сверх меры («Вот оно, необыкновенное, началось!»), перечитывал ее раз десять и, передавая после хозяину, тщился всунуть ее не в руку тому, а в плечо.

Бумажка, действительно, была странная…

В. С. О. Б.

Областн. Объединение

Христиан баптистов

23 мая 1929 г.

гор. Ленинград

№ 118

Зарег. в центр. Мекосо

16 июля 1926 г.

по реестру № 38.

Дано сие Лепецу Антону Ивановичу в том, что он действительно состоит членом Ленинградской Общины Христиан-баптистов, принятый в общину через св. водное крещение 23 мая 1929 г.

Данная община принадлежит к Сев.-Зап. областному Объединению Христ. баптистов. Посему просим принимать Лепеца А. И. как брата в Господе.

Удостоверение выдано сроком по 23 мая 1934 г.

Лепец кратко все объяснил. Оказывается, после исключения из вуза он вступил в члены баптистской общины, в мае крестился, прошел в продолжение лета краткосрочные библейские курсы и теперь едет к себе на родину миссионерствовать среди соплеменников. Год проживет на испытании, а потом… уж конечно, там не останется: получит служебную командировку в Америку или еще что-либо вкусненькое, войдет в доверие к главковерхам — им нужны продувные умные люди; такие же, как они сами, разве что поскромнее в требованиях… и вообще что бы теперь ни случилось, баптистская карьера его обеспечена.

Слушая Лепеца, Ефрем ощущал такую же неловкость, какую, наверное, испытал бы, если бы отец вдруг ему сообщил: «Не стану я больше, Ефрем, землемерить, а пойду-ка я, знаешь, на большую дорогу с ножичком. Это, знаешь, повыгоднее».

«Какая дичь! — думал Ефрем, — молодой человек, студент, идет из корыстных побуждений в баптисты… В 1929 году! Дело не в том, что мой бывший приятель оказался заядлым карьеристом авантюрного пошиба и это меня удручает. Что он карьерист, я давно знаю. Но в баптисты идти! Какая дичь! Сумасшествие!»

Ефрем вспомнил.

В последний свой приезд в Ленинград сидел на лавочке в сквере, думал. Подле играли дети. Увидел вдруг: метрах в ста от него идет будто Лепец, рука об руку с каким-то мужчиной, тоже будто Ефрему знакомым, не то лично, не то по портретам. А с кем именно — не мог Ефрем вспомнить. Хотел за ними бежать, уже ногой шевельнул, да вовремя заметил: ноги его по щиколотку засыпаны песком, и на этих грядках разведен садик из сухих веточек и окурков — этакий городской пейзаж! Возле играли дети… Остался сидеть; не попробовал даже окликнуть — боялся спугнуть ребят. Лепец прошел мимо.

Сейчас Ефрем понял, кто был Лепецев спутник.

Пресвитер из Дома Евангелия, похожий издали, как определил его в первый раз Ефрем, на поэта Брюсова. Узнать его было тогда трудновато: можно ли было себе представить, что Лепец нанялся к баптистам в миссионеры…

«Вот Тася, наверное, рада. Простая душа! Кстати, надо ему рассказать, а то я молчу да молчу. Неудобно».

— Ты, Лепец, слышал о моем хулиганстве в Доме Евангелия?

— Слышал.

— От Таси?

— От Таси.

— Я так и думал. Хочешь смешную подробность? Начав выступление, я положил часы на край кафедры. И в пылу стычки сбросил их вместе с кафедрой на пол. Потом, запутавшись в протоколах, забыл, конечно, про них. Ты знаешь, через день мне прислали часы на квартиру…

— Да?

— Да…

— Через милицию, что ли, адрес узнали?