Леонид Рахманов - Повести разных лет

Тот растерянно оглядывается. Францисканец грубо оттесняет его обратно в соседнюю комнату, отгороженную от этой шпалерой рыцарей.

Мирно горят высокие белые свечи, освещая папские покои, где Григорий IX принимает венецианцев. Он стар, сед, морщинист, у него высохшие синие руки, желтые пергаментные веки прикрывают ввалившиеся глаза. Неизвестно, спит он или слушает, что говорит, склонившись перед ним, старший из купцов:

— Вот самое важное из того, что мы узнали и поняли, ваше святейшество, сопровождая хана в его походе на русских. Повторяю, страну эту нельзя считать покоренной, в ней все еще тлеют искры гнева и возмущения против завоевателей. Батыю хотя и удалось войти в Угрию и Далмацию, но он как стрела на излете. Его войско ослаблено в битвах с русскими, он не решится идти далеко на запад…

Венецианец склонился еще ниже, однако зорко следит из-под нависших бровей, стараясь не пропустить ни одного движения папы.

Папа Григорий поднял тяжелые веки. Его большие, сверкающие глаза словно пронизывают венецианца насквозь. При взгляде на это лицо становится ясно, что папа запомнил каждое слово.

Венецианцы подобострастно целуют папскую туфлю, помещающуюся на особой скамеечке, обитой красным бархатом. Кто-то невидимый открывает парчовый занавес и выпускает их через потайную дверь.

— О следующем поручении узнаете после, — говорит этот невидимый, — если сведения ваши не ложны…

Перед папой уже стоит епископ Моденский. Голос его звучит глухо, но твердо:

— Имею счастье донести вашему святейшеству, что на севере все в готовности. Объединенные с моей смиренной помощью силы шведов, датчан и рыцарей Тевтонского ордена ждут лишь сигнала, чтобы в священном порыве обрушиться на богатый и знаменитый, единственно уцелевший от нашествия монголов, северный русский край. Все благоприятствует крестовому походу: новгородский князь совсем юноша, среди правящих краем знатных господ раздоры, соседние княжества разорены монголами и не смогут прийти на помощь… — Епископ вглядывается в бесстрастное лицо папы и вдруг говорит дрогнувшим голосом: — Ваше святейшество, неужели похода не будет?

Папа безмолвен. Епископ с горечью восклицает:

— О, я понимаю! Если бы римской церкви самой здесь не угрожала опасность от диких кочевников!…

Глаза Григория IX гневно сверкнули. Синие губы его зашевелились. Неожиданно звучно, молодо, непреклонно звучит его голос:

— Какое дело Гильому Моденскому до юга, когда ему доверен север? Владения русских на севере должны быть от них отторгнуты и даже имя их там предано забвению! Пусть все русские еретики, все языческие и полуязыческие народы, населяющие балтийские берега, со слезами покорности приползут к престолу святого Петра и станут целовать мои ноги! — Папа вперяет ликующе-мрачный взгляд в испуганное лицо епископа. — Да запомнит робкий ягненок, называющий себя моим полномочным легатом, что я предоставил ему право вязать и развязывать, искоренять и разить, рассеивать и истреблять, воздвигать и насаждать, лишь бы все это было во имя господне… Идите, возлюбленный сын мой. Идите с миром и действуйте огнем и мечом во славу Христа!

Папа благословляет епископа сухонькой ручкой, на которой горит драгоценный перстень. На осунувшемся и постаревшем за время этой беседы лице епископа написано невыразимое счастье.

Звенят серебряные бубенцы на упряжи. По зимним улицам Новгорода летят одни за другими нарядные, убранные коврами и дорогими мехами сани. Хороши гладкие, сытые лошади, еще лучше осанистые, богатые седоки; в каждых санях боярин с боярыней.

Улицы полны народу, движущегося в ту же сторону. На перекрестке попал в середину толпы древний слепой старик. Его затолкали, он беспомощно поворачивается:

— Куда бежите, ребятушки? На вече аль на пожар?

— На свадьбу, дедушка! Князь Александр женится, — отвечает румяная молодайка.

— Ох, возьмите меня с собой! Поди, князю уже годков десять, в самый раз жениться…

— Ему уж все двадцать, дедушка. Такой молодец да красавец! Да ты слепой, не увидишь!

— А може, как-нибудь исхитрюсь!

Смеясь, подхватывают его под руки.

Идут купцы, солидно помалкивая. Вот еще один запер лавку, догоняет соседей.

Идут мастера-ремесленники, несут изделия своего ремесла, — это оружейники, кольчужники, кузнецы, медники.

Выходят со своего двора, огороженного высоким частоколом, заморские зимние гости, переговариваясь не по-нашему. В открывшиеся на момент ворота видны суетливо бегающие по застроенному крепкими домами и амбарами двору свирепые псы на цепях.

По лесным и полевым дорогам едут к Новгороду бояре из других городов и княжеств. Вот в укрытых медвежьей шубой пошевнях важно сидят псковский посадник с супругой. Борода Твердилы Иванковича заиндевела, морозный пар вырывается изо рта обоих.

— Сколько раз тебе повторять? — сердито говорит посадничиха, молодая женщина с злым, красивым лицом. — Не зевай! Гляди, все тебя обогнали.

— Не обгонят, — возражает Твердило, лениво толкнув кучера в спину. — Вон за тем поворотом ка-ак жахнем! Мигом в Новгороде!..

— Я не про то! — еще больше нахмурилась она на его непонятливость. — Не усидеть, говорю, тебе на Пскове в степенных посадниках, хватит, покрасовался!

— Эт-то отчего?! — побагровел Твердило.

— Будто не знаешь! Ярославич тебя оттуда сживет, не оставит. Ты же его боишься, безусого! Эх, Твердило, имя у тебя мужское, крепкое, а сам ты… ровно из кислого теста! Я бы на твоем месте…

— Ну? — Твердило пуще наливается кровью, видно не в первый раз срамит его молодая супруга. Посадничиха нагнулась к его заросшему волосами уху и что-то шепнула. Твердило вскинулся, точно его прижгли каленым железом. — Ты чего? Чего? Хочешь, чтобы меня в поруб посадили? Чтоб ясные очи из меня ножом вынули?

Жена обидно захохотала:

— Ясные очи? Гляделки у тебя мутные! (Оборвав.) Ладно. На свадьбе поговоришь с умными людьми, а теперь… — Привстала в санях, огляделась. — Смотри, даже пешие тебя упредили…

— Пе́ши… каки́ пе́ши? — боясь опять не понять жену, растерянно повторяет Твердило. Взгляд его упал на обочину дороги, где неторопливо шагают трое мужиков с посошками, в войлочных шапках. Лицо Твердилы исказилось злобой.

— Вон кто идет — земляки, псковские! Опять жалиться на меня князю, вонючие смерды? — кричит он истошным голосом. Вырывает у кучера кнут и хлещет им что есть силы по мужицким плечам и спинам. Смерды поспешно ломают шапки перед боярином, но тот уже вместо них бешено нахлестывает коней.

Кони мчатся во весь опор, обгоняя по пути санные упряжки других бояр. Лицо жены сияет гордостью, она почти простила мужа.

Вдруг полозья раскатываются на крутом повороте, и посадник с посадничихой стремглав вылетают из опрокинувшихся саней.