Михаил Соловьев - У Дона Великого

Ерема уехал, а князья, сидя на траве, вновь молча стали смотреть на переправу, на реку, скручивавшую на стремнине водяные кольца.

Молчание нарушил Владимир Андреевич:

— Не забыть бы поставить средь полков бочки с водой, жбаны поболее и черпаки… На поле-то жарко будет, а воды испить — сил прибавить.

— Бренк уже позаботился, приготовил бочки, — отозвался Дмитрий Иванович.

Князья вновь умолкли. Что-то мешало течению их беседы. Обмолвившись одним-двумя словами, они опять как бы погружались в самих себя, замыкались. Всяческих хлопот в этот день у них было множество, а они сидели неподвижно, словно передыхая перед чем-то большим и важным, необычным и грозным.

Когда в старости или во время неизлечимой болезни человек намечает сделать что-либо длительное, он сразу мысленно натыкается на незримое препятствие: а успею ли? А не оборвется ли внезапно моя жизнь? Нечто подобное испытывали сейчас и оба князя. И это потаенное чувство было не страхом, а, скорее, горестным сожалением. Правда, князья были здоровы и молоды, но они были воинами. И перед ними, как только чуть-чуть отпускала суета повседневных забот, неизменно вставало то, что им предстояло совершить в ближайшие день-два. Какой окажется их судьба, останутся ли они живы или все оборвется навек? И тут же вспоминали жен, детей, неисполненные замыслы…

Да, они уже бывали в жарких битвах, но всякий раз это было внове, к этому нельзя было привыкнуть. Князья молчали, проявляя волю, выдержку, воинское мужество, но каждый из них знал, что другой думает о том же.

Владимир Андреевич задумчиво смотрел на реку и, не отрываясь от своих невеселых размышлений, сказал как будто совсем о другом:

— Гляди, брате, как вода в Дону коломутится. Как живая… И куда она торопится? Зачем спешит? Все едино канет в море да и пропадет… — Он быстро взглянул на брата, скривил губы в улыбке и сказал как бы невзначай, шутливо: — Так и наша с тобой жизнь. Вильнет хвостиком да и сгинет невесть куда…

Дмитрий Иванович тоже посмотрел на реку, вынул изо рта зелено-белесую былинку, которую грыз все время, и произнес серьезно, без усмешки:

— Нет, сия донская вода не пропадет. Она в море вольется, пополнит его хотя бы малой толикой и будет там жить. И наша жизнь не сгинет… Ведь она в деяниях наших. И коль будут они доблестны, она тож вольется в жизнь народа русского да так там и останется навечно.

— Так уж и навечно? — усомнился Владимир Андреевич.

— А как же? Вот были на Руси князья — Мономах, Невский, дед наш Калита, — мы же их чтим, учимся у них. Они незримо меж нас обитают. Так, может, и мы с тобой закрепимся в памяти потомков наших…

Дмитрий Иванович отбросил былинку прочь и прибавил уже с усмешкой:

— Правда, ежели деяния наши будут приметны, мужественны, для Руси полезны. А ежели нет, то потеряемся мы в днях минувших, как игла в стогу. Тогда уж точно — сгинем мы навечно, даже забудут, как и звать-то нас. Так-то, брате!

— А ежели приметность в деяниях наших потребна, — оживился Владимир Андреевич, — так, может, затею князя Дмитрия Ольгердовича ухватить? Ить чего ему в голову взбрело! Ежели, мол, одолеем мы ныне Мамая, а ратных сил у нас останется довольно, то не махнуть ли нам отсюда через степи на Волгу да Сарай их огню предать, как они города наши палят?

Дмитрий Иванович с интересом повернулся всем телом к Владимиру Андреевичу.

— Вот как!.. Ну и чего, по его разумению, мы в Сарае делать станем?

— Как чего? Разорим дотла ордынскую столицу, вот они и перестанут в наши земли соваться. А чего? Вещий Олег так-то мстил хазарам…

— Стало быть, станем, как ордынцы, разбойничать, мирных людей жечь? — Дмитрий Иванович вновь лег на бок, опершись на локоть, усмехнулся. — Ветра много в голове у твоего Дмитрия Ольгердовича. Хоть бы с Мамаем-то управиться… О Сарае рано пока думать, силенок маловато. А степняков и за Волгой, и далее тьма-тьмущая… Нет, брате, сие нам пока не по плечу. Да и куда там на Сарай трогаться, коль Ягайло с Олегом у нас на затылке повисли…

Дмитрий Иванович поднялся, встал и Владимир Андреевич. Вновь обретая деловую рассудительность, великий князь проговорил с укоризной:

— Поедем. Хлопот у нас полон рот, а мы тут прохлаждаемся. — Он положил руку на плечо брата, сказал с чувством: — Пока мы тут одни, давай, брате мой любезный, я обниму тебя. А то мы с тобой все на людях да на людях. При ратниках князьям негоже нежности разводить.

Когда они сели на коней, великий князь натянул повод, подъехал поближе и произнес внушительно и серьезно:

— Поезжай в Засадный. Строго проследи там, как да чего. В дубраве надобно затаиться намертво, и носа не высовывать оттуда. Ежели Мамай учует сию засаду — все пропало. Птицы и те не должны шарахаться над дубравой. Засадный может всю битву решить… Ну, а в кой час Засадному выступить надо и в сраженье броситься — Боброка слушайся. Он вдвое опытней нас с тобой… Поезжай и все там своими глазами обшарь. Мы с тобой вместе ныне в большом ответе перед нашими воинами. Упустим чего, проморгаем, Мамай спуску не даст… И ратники наши полягут тут костьми, да и нам голов не сносить… Поехали!

Великий князь пришпорил коня и рванул его в галоп. Следом за ним поскакал и Владимир Андреевич.

Они помчались к переправам.

Переход войск через Дон шел уже полным ходом. Всадники переправлялись бродами, а пешие дружины и ополченцы были придвинуты к мостам, наведенным несколько выше по течению, и ждали своей очереди.

Пересвет и Ослябя спозаранку, когда Алена еще сладко посапывала под повозкой, куда-то ушли вместе с другими ратниками. Вскоре Алена проснулась, но не вставала — так было по-домашнему уютно под теплым зипуном.

Неожиданно у повозки появился Юрка-сапожник. Он был среди можайских ополченцев, которые, подойдя к реке, расположились где-то рядом. Юрка, еще накануне привязавшийся к монахам, решил их навестить. Увидев Алену, он обрадовался и сразу же уселся, прислонившись спиной к колесу повозки. Алене этот злословец не понравился еще вчера, и она не очень-то приветливо его встретила.

— Аленя, а куда уползли твои божьи старцы? — игриво спросил Юрка, не стесняясь, как всегда, в выражениях.

Алена нахмурилась: почему он и вчера, и сегодня называет ее Аленя? Уж не пронюхал ли чего? Потом, правда, она убедилась, что Юрка имеет в виду не женское, а мужское имя. А он, не ожидая от нее ответа, расчесывал пятерней свои черные, с завитушками лохмы и продолжал тараторить:

— Слышь, Аленя, какая смехота у нас приключилась. Умора!

Юрка залился веселым смехом, сквозь который едва проскальзывали отдельные слова:

— Девок… того… поймали… К нашим можайцам в Коломне, мокрохвостые, приблудились!..

Алена приподнялась на локте, насторожилась.