Михаил Соловьев - У Дона Великого

Вокруг Бренка и великокняжеского стяга, который защищали отборные московские дружины, разгорелась ожесточенная борьба. Джанибек не очень торопился сам сразиться с всадником в красном плаще. Судя по всему, тот был опытным воином, и встреча с ним была небезопасна. Мурза стал ждать случая, когда ему удастся захватить всадника живьем, сдернув его с лошади арканом.

А бой кипел жестокий, и в передних рядах сражающихся все перемешалось. То кучка ордынцев врежется в гущу русских, то русские врубятся в толпу ордынских воинов. Крики, стоны, ругательства, треск ломающихся копий и звонкие удары мечей и сабель о железные доспехи — все слилось в нестройный, тревожный боевой гул.

В числе москвичей, охранявших стяг, сражались Ослябя и Алена. Они старались держаться рядом, поближе к стягу и воеводе Бренку.

Монах обнаруживал удивительную подвижность и смекалку. В руках у него была острая железная рогатина на длинном древке. У основания ее острия был приварен крюк, умножавший боеспособность этого немудрящего оружия почти вдвое. Смотря по обстоятельствам, Ослябя или колол неприятеля или крюком валил его с ног и тут же добивал, приговаривая:

— Аминь!

Оберегая Алену, он несколько раз крюком оттаскивал от нее дюжих ордынцев и приканчивал их. На нем уже было до десятка ран, вся одежда пропиталась кровью, но он продолжал твердо стоять на ногах.

— Крепись, малец! — подбадривал Ослябя Алену. — Да не секи дуром по плечам, пониже брюха потчуй нехристей. Там места помягче…

Алена всегда была уверена, что не сможет убить человека. Но тут в общей ненависти к врагам, в общем азарте она не только крепилась, но и смело нападала сама. Шлем ее съехал набок, бледное лицо покрылось пунцовыми пятнами, а в больших черных глазах полыхала ярость. Ловкая и пружинистая, она по-кошачьи прыгала в стороны, приседала и даже обманывала противника, делая быстрые ложные выпады мечом. И когда враг, получив удар, валился на землю, она, как Ослябя, победно восклицала:

— Аминь!

— Христос с тобой, малец! Крепись! — отзывался Ослябя на это восклицание.

Алена даже сама себе удивлялась. Страх первого столкновения с врагом прошел, и она остервенело орудовала мечом наряду со всеми ратниками.

Но вот среди вражеских воинов раздался торжествующий вой. Мурза Джанибек крутнулся в седле и загорелся радостью: наконец-то великокняжеский стяг упал, прикрыв собою мертвого знаменосца. Почти одновременно мурза увидел и другое: какой-то безвестный рядовой ордынский воин поразил смертельным ударом всадника в красном плаще. Лицо мурзы исказила гримаса досады: эх, живым бы надо было его взять!

Ошеломленные смертью Бренка русские ратники попятились, но, увлекая их за собой, Ослябя и Алена бросились к стягу и отбили его. На помощь подоспели владимирская и суздальская дружины во главе с князем Глебом брянским и воеводой Тимофеем Вельяминовым. Они плотно окружили Алену, подхватившую стяг, и он вновь зареял над головами сражающихся. Мурза Джанибек рассвирепел: подбить знамя русских и упустить его!

— Вперед! — исступленно крикнул он и ринулся в самую гущу русских ратников.

И тут словно неведомая сила сдернула его с лошади, и, прежде чем он успел вскочить, острая рогатина Осляби разворотила ему грудь. Последнее, что он услышал, было слово «аминь».

Русские воины сражались с беспримерной храбростью. Но численное превосходство врагов давало о себе знать, и ряды Большого полка таяли с каждой минутой. Почти все воеводы полка уже погибли, и только князь брянский и воевода Тимофей Вельяминов всякий раз самоотверженно бросались туда, где враги глубоко вклинивались в толпу русских ратников. На правом крае противники теснили понемногу полк Правой руки, но особенно стало тяжко, когда ордынские конные тысячи, рассеяв полк Левой руки, всей своей мощью ударили по обнаженному левому боку Большого полка.

Что теперь могло решить исход битвы? Стойкость и упорство русских или ярость и жажда крови ордынцев? У кого раньше одеревенеют и опустятся руки, надломятся силы, иссякнет воля к победе, кем раньше от усталости и истощения духа овладеют равнодушие и безразличие даже к самой смерти?

В каждом, особенно рукопашном сражении, когда силы противников приблизительно равны, почти всегда присутствует трудноуловимый, но решающий моральный перелом, о котором обычно говорят: «Враг дрогнул». Его, этого перелома, ждет каждый полководец и с великой надеждой, и с тайной тревогой: чьи воины дрогнут скорее — свои или чужие?

До него отступающие войска сохраняют стойкость и не поддаются страху. Больше того: их силы в последнем, отчаянном порыве даже возрастают. Но и наступающие войска ведут бой с предельным напряжением всех своих сил. Это и есть тот момент, когда той или другой стороне необходимо хотя бы незначительное подкрепление, чтобы перешагнуть эту желанную черту и превратить неприятеля в стадо, охваченное страхом смерти, гнать и уничтожать которое уже не составляет труда.

Мудрость подлинного полководца и заключается в том, чтобы угадать наступление этой роковой, решающей минуты, не поспешить, но и не опоздать ввести в дело дополнительные свежие резервные рати и повернуть сражение в свою пользу, добиться победы.

Боброк видел: силы русских воинов иссякают. Но и силы ордынцев уже на пределе. До какой минуты это будет длиться? Вот ее и надо было Боброку угадать, почуять сердцем.

Боброк был хмур, суров и молчалив. Он прекрасно понимал, какую тяжелую ответственность брал на свои плечи, задерживая так долго полк в засаде. Наступая на горло собственному нетерпению, плачу и боли души своей по сраженным братьям, воевода упорно ждал, ждал той роковой минуты, теребя пятерней бороду, глухой к негодующему ропоту воинов.

Ерема по-прежнему сидел на дереве, но уже ничего вниз не передавал. И ему и многим другим ратникам казалось, что теперь уже все пропало. Истомившись от вынужденного ожидания и роли бездействующих свидетелей гибели русских ратей, они громко негодовали на затянувшееся сидение в дубраве. Владимир Андреевич, насупленный, взъерошенный, то сердито дергал свой ус, то вынимал до половины меч из ножен и снова с силой загонял его обратно. Если бы он не знал хорошо старого Боброка и его военные доблести, он бы подумал, как некоторые ратники, что воевода стал тайным пособником хана.

…Расставив ноги, Мамай стоял на Красном холме у своего шатра и внимательно вглядывался в ход сражения. Он был опытным полководцем и тоже с нетерпением ждал той решающей минуты. Правда, сопротивление русов оказалось гораздо более упорным и длительным, но это ничего не меняло. Большой полк противника зажат сейчас с боков ордынской конницей, а спереди в его глубину все больше пробивается куль. Все показывает: роковая для московитов минута наступила.