Михаил Соловьев - У Дона Великого

Ослябя и Алена со стягом в руках вместе с другими пешими ратниками оказались в самой гуще схватки. Сгрудившись вокруг стяга, ратники упорно отбивали наскоки вражеских всадников, стремившихся захватить великокняжескую святыню. Они понемногу оттесняли в сторону защитников стяга. Враги несли большие потери, но и русские ратники падали один за другим.

Ослябя остервенело орудовал рогатиной, выкрикивая свое неизменное «аминь». Ему удалось стащить с лошадей крюком и прикончить одного за другим двух ордынских конников. Зацепил он удачно и третьего. Но поверженный им на землю раненый ордынец все же нашел в себе силы ударить Ослябю снизу вверх саблей и распорол ему живот. Ослябя выпустил рогатину, но, словно не почувствовав боли, шатаясь, сделал еще несколько шагов и лишь потом, споткнувшись, рухнул лицом вниз. Алена отчаянно закричала и, прыгнув, раскроила череп убийце. Но тут же отпрянула назад: над ее головой вражеский конник занес свою саблю.

Ерема, направлявшийся к своему полку, увидел: у стяга осталось только двое защитников и против них двое вражеских всадников. Он сразу понял, что пешим ратникам с конными не справиться, и, повернув коня, ринулся на помощь своим. Он снова был в азарте и заорал во всю глотку:

— Держись, робя! Стяг, стяг поганым не отдавайте!

Один из ордынцев все же дотянулся саблей до соседа Алены и смертельно ранил его. Но и сам не уберегся: Алена молниеносно рубанула его по шее, и он свалился с лошади. Теперь она сражалась одна. Оставшийся всадник вконец рассвирепел. Он кружил на лошади вокруг Алены, пытаясь достать ее саблей. Алена то ловко подставляла под удары древко стяга, то отражала их мечом. Ерема изо всех сил пришпоривал коня, но все же опоздал. Всадник изогнулся вдруг в седле и быстрым колющим ударом глубоко вонзил саблю в грудь Алены. Она отчаянно вскрикнула и упала, не выпуская из руки древко стяга. Он квадратом распластался на зеленой траве, пропитанной кровью, и прикрыл Алену.

Крик Алены болью отозвался в сердце Еремы. Ему почудилось на мгновение, что это был голос его Алены. Но только на мгновение. Он не догадался, что сердце-вещун подсказало ему правду. Ерема и сам закричал, злобно выругался и с поднятым мечом кинулся к ордынцу. Тот, увидев опасность, наметом погнал коня, уходя к своим. Ерема хотел соскочить, помочь мальцу, но жажда мести обуяла его, и он не отставал от ордынца, приговаривая в бешенстве:

— Нет, проклятый, нет, басурман, я тебе за мальца ссеку голову!.. Я тебя достану!..

Однако конь ордынца оказался резвее, и он ускользнул к своим. Ерема с разгону налетел на стену ордынских воинов. Но стена эта уже не встретила его неприступностью: она пятилась назад. Решающая, роковая для ордынцев минута уже наступила. Они дрогнули!

Бегич, исторгая грозные проклятия, пытался вновь собрать их вокруг себя. Он вырвался вперед и столкнулся с Еремой.

Встреча была неравной. Опытный в рукопашных боях мурза сразу же, ловко крутнув коня, сбил с Еремы шлем и тут же занес саблю над его непокрытой головой. Лишь на долю секунды задержался Бегич, но она оказалась спасительной для Еремы. Подскочивший князь Владимир Андреевич рубанул мечом по запястью руки Бегича, и она вместе с саблей отлетела в сторону. Не растерялся и Ерема: он наискосок полоснул Бегича по уху и свалил его с коня.

Поражение Бегича явилось как бы последней каплей: ордынцы побежали. Засадники и конница полка Правой руки с торжествующими криками устремились за ними. Воспрянули духом и пешие ратники Большого полка, добивая кое-где кучки вражеских воинов.

Наконец-то в битве наступил перелом.

Ерема крикнул Владимиру Андреевичу:

— Княже, надо бы великокняжеский стяг поднять, ратников порадовать!

— Правильно, Ерема! А где он? Давай его сюда. Басурман нужно доконать со стягом над головой!

Князь умчался вперед, вслед за своими всадниками, а Ерема повернул коня назад.

Его все время томило какое-то предчувствие. Он корил себя за то, что напрасно погнался за ордынцем и не помог мальцу.

— Жив он аль нет? Поди, совсем кровью истек…

Ерема подскакал к стягу, спрыгнул с лошади и потянул за край шелка, прикрывшего Алену. Стяг не поддавался: рука Алены конвульсивно сжала древко и прижала его к телу. Ерема перевернул стяг и, холодея, отступил назад. Он закрыл глаза, вновь открыл их и сдавленным, немного даже удивленным шепотом произнес:

— Алена…

Ерема, словно истукан, стоял на месте с лицом, искаженным ужасом и болью. Наконец он упал на колени.

— Аленушка!.. Аленушка!..

Он приподнял ее голову и сразу же ощутил на руках теплую и липкую кровь: она обильно окрасила вокруг траву, пропитала землю.

— Аленушка, ты не ворохайся, я мигом перевяжу!..

Дрожащими руками он выхватил из-за пазухи шелковую цветастую чалму, торопливо начал рвать ее на куски.

Губы Алены чуть дрогнули, и в уголках ее рта тотчас же вспухли розовые пенистые пузырьки. Веки приподнялись, слабая улыбка озарила лицо. Едва слышным шелестом дошли до ушей Еремы слова:

— Еремушка… Рыжий ты мой…

Глаза Алены вновь устало закрылись, лицо все больше начало покрываться мертвенной синевой. Ее грудь в последний раз поднялась во вздохе и опустилась навсегда.

Ерема припал к холодеющему телу любимой, хватал руками ее одежду, в исступленном крике умолял:

— Аленушка, не умирай!.. Родная моя, не умирай!.. — словно этими заклинаниями хотел отогнать призрак смерти.

Горло ему сдавили рыдания — горькие, тоскливые, безысходные. Сквозь них он бессвязно бормотал:

— Чего ж ты натворила, моя лебедушка?.. Чего ж ты наделала?.. Как же я теперь…

Конь его щипал рядом траву, обходя места, испачканные кровью. Теплыми мягкими губами он коснулся уха Еремы. Но Ерема сидел безучастный ко всему. Слов у него уже не было, одна лишь боль — щемящая, глубокая, нестерпимо ноющая — охватила все его существо.

…Мамай продолжал метаться по холму. Несколько раз он приказывал подать коня, чтобы самому кинуться в битву, но так в седло и не поднялся.

Позади него молчаливо сгрудилась свита. Все с тревогой смотрели туда, где решалась судьба битвы. За холмом они тайно, на всякий случай, приготовили оседланных лошадей.

И вот Мамай увидел: бегут! Его воины, конные и пешие, бегут в безумном страхе сюда, к Красному холму.

А за ними гонятся русские всадники и рубят, рубят бегущих беспощадно.

Если бы вдруг Дон во всю свою длину вышел из берегов, если бы солнце свалилось с неба — это не так ужаснуло бы Мамая, как толпа его войск, отступавших к холму. Откуда же взялись русские полки? Ведь победа уже была у него в руках! Чего же он не учел, чего недосмотрел в этой проклятой битве?

Искать ответы на эти вопросы теперь было уже поздно.