Михаил Соловьев - У Дона Великого

С вершины Красного холма он видел: все поле покрыто бегущими вспять ордынскими воинами. И понял: битва проиграна. Но надо было хотя бы на мгновение показать воинам, что он действительно неустрашимый. Хан вскочил на коня и метнулся навстречу своему отступающему войску. Под угрозой смерти он приказал темникам и тысяцким повернуть лошадей обратно и собрать вокруг себя воинов. В бой было брошено последнее, что у него осталось: тургауды личной охраны.

Разъяренные ордынцы в последнем отчаянном усилии несколько приостановили напор прорвавшегося вперед полка Правой руки. Мамай воспрянул духом, полагая, что это последние остатки русской конницы. Если ее окружить и уничтожить, то все еще можно поправить. Мамай даже протянул руку вперед, словно стараясь схватить ускользающую победу.

Но на взгорье во всей своей сокрушительной мощи показался Засадный полк во главе с Боброком. Никакая сила неспособна была его теперь остановить!

Мамай вскрикнул, словно ему в сердце вонзилась стрела. Блеснувшая было надежда рухнула окончательно. Хан припал к луке, сжался в комок и, повернув коня, бросился наутек. За ним едва поспевала небольшая кучка его тургаудов.

Обтекая Красный холм с золотистым ханским шатром, Засадный полк и полк Правой руки устремились за бегущими врагами, устилая поле их трупами. Русские ратники выполняли наказ великого князя: гнать и истреблять басурман беспощадно, чтобы навеки заказать им путь к родной Руси.

Воевода Боброк мчался впереди, и его старый, но острый глаз все время, до самой реки Красивая Меча, держал на прицеле темно-синий, расшитый золотом чапан Мамая. Но в ту пору смерть так и не настигла хана.

На Куликово поле легла тишина. Но она была особой. Не было больше звона и скрежета оружия, диких криков и проклятий, слышались лишь негромкие стоны раненых и умирающих. Тишина таилась среди трупов, скоплений исковерканных, иссеченных человеческих тел. Но тут же сквозь нее пробивались и звуки обычной степной жизни: застрекотали вновь кузнечики, засвистели суслики, подали голоса кулики. По брошенным шлемам и мечам бегали веселые и яркие солнечные зайчики.

Смерть и жизнь тесно переплетались на этом скорбном поле.

Необычно гулко и громко расколол воздух звук трубы. По приказанию князя Владимира Андреевича трубач стоял на Красном холме, где огромным золотистым пауком распластался подрубленный ханский шатер. Труба сзывала воинов к холму.

Но ратники отдыхали, как после тяжелой утомительной работы. Одни сидели там, где только что закончили последний смертельный поединок с врагом, и вполголоса говорили о минувшем бое. Другие разминали нывшие плечи или перевязывали раны, обмывая их холодной водой. Третьи искали среди мертвых родных и друзей, а многие, будучи не в силах преодолеть усталость, спали прямо на траве, широко разбросав руки, — спали рядом с мертвецами, шумно вдыхая воздух, наполненный запахом крови. Их будили. Они осоловело протирали глаза, а иные даже торопливо хватались за оружие. Над ними смеялись друзья:

— Чего шелыхаешься? Аль не навоевался?

Несколько групп ратников по распоряжению воевод ходили по полю и осматривали павших. Тяжелораненых перевязывали и уносили к Красному холму. Туда же направлялись и те, кто мог двигаться сам, опираясь на меч или копье. Мертвых переворачивали лицами вверх, закрывали им глаза и складывали на груди руки, а затем уносили ближе к Дону, где уже рыли большие братские могилы. Имена и прозвища тех, кого знали, тщательно записывали. Радость победы смешивалась на лицах живых с великой скорбью.

Такие же группы воинов были посланы на поиски тела великого князя. Никто не знал, в каком месте побоища его следовало искать. Одного убитого приняли сначала за князя, но оказалось, что это не он. Некоторые уверяли, что видели князя в бою с двумя ратниками, отбивающимися от ордынцев, но что с ними было потом, никто не знал.

Наконец князя нашли. Он лежал у дерева, рядом с трупом кузнеца Васюка Сухоборца, неподвижный, бледный, с пятнами засохшей крови. Его доспехи, шлем и щит были иссечены вражеским оружием. Владимир Андреевич быстро снял с князя кольчугу, сорвал одежду и, отвернув ворот льняной рубахи, припал ухом к его груди.

— Воды! — коротко приказал он, и на лице его блеснула радость.

Холодная вода вернула великого князя к жизни. Он находился в глубоком обмороке, но какой-либо большой раны на нем не было. Владимир Андреевич крепко обнял его и поцеловал в мокрый от воды лоб.

— Победа, брате! Посекли поганых, как капусту!..

Дмитрий Иванович открыл глаза. Но голова у него закружилась, и он опять впал в забытье. Его посадили, прислонив спиной к дереву. Наконец он вновь открыл веки, спросил слабым шепотом:

— Засадный?

— Да, брате! Засадный полк сию победу добыл. Не будь его…

— То-то! — проговорил тихо великий князь, справляясь с головокружением.

Все бывшие тут князья, бояре и воеводы дружно выкрикнули приветствие в честь великого князя. Большой московский воевода Тимофей Вельяминов с кровавой повязкой на голове выступил вперед и до земли поклонился Дмитрию Ивановичу.

— Без тебя, княже, хитроумного, не видать бы нам сей победы! Низкий тебе поклон от всей земли русской!

Рядом с Вельяминовым стал рязанец Софоний, он тоже отвесил поклон.

— Прими и от нас, рязанцев, великий князь московский, большой поклон и благодарение! Сей битвой ты и нашу землю оборонил и защитил. Честь тебе и хвала великая!

Князь окинул всех пристальным взором и сказал просто:

— Я, други мои, вроде как втулка. Без нее колесо неможно сколотить. Сие справедливо. Однако ж и без спиц любому колесу ходу нету. Доброе спасибо скажут русские люди вам и всем ратникам нашим. А кои пали — вечная им память и слава!

Неистребимая печаль легла на сердце великого князя, когда он, поддерживаемый воеводами, шел по Куликову полю. Едва сорок тысяч воинов, и то наполовину израненных, собралось у Красного холма, остальные легли костьми на поле брани, заснули вечным сном.

Князь вдруг остановился. Охватив голову руками, измазанными кровью, на земле сидел Ерема. Рядом лежала Алена, прикрытая шелком великокняжеского стяга. Синевато-бледное лицо ее было спокойно и строго, а кончик носа чуть подался вниз и по-птичьи заострился. Большие черные глаза были плотно закрыты.

Увидев князя, Ерема медленно поднялся, тусклым взглядом обвел всех ратников и тихо произнес:

— Алена…

Князь перекрестился и долго смотрел на лицо девушки. Затем тяжело опустился на колени и поцеловал мертвую в холодный восковой лоб. Смахнув непрошеную слезу, Дмитрий Иванович встал и низко опустил голову. Все также замерли, отдавая последний долг славной дочери русского народа. В полной тишине раздался негромкий, полный горестного чувства голос великого князя: