Михаил Соловьев - У Дона Великого

Рот Мамая скривился в самодовольной усмешке. Победа уже близка. Осталось только сделать последнее усилие, последний, даже небольшой толчок, и русы дрогнут, а затем и побегут. Они станут уже не войском, а толпой обезумевших людей, которых можно будет лишь беспощадно сечь и топить в Непрядве. Мамай еще раз посмотрел на поле боя, подумал немного и, полуобернувшись, громко крикнул:

— Хазмат!

Тот подбежал, наклонил голову.

— Сколько у нас воинов в запасе?

— Пять тысяч, о великий! Последние…

— И того довольно! Я оказываю тебе высокую честь: завершить битву победой!

Хазмат благодарно изогнулся в поклоне.

— Московитов прижать к Непрядве и оврагам и… истребить всех до единого. До единого!

Мамай потер ладони, как будто уже держал в руках эту самую победу, и добавил:

— А ежели попадется князь московский, доставить его в мой шатер живым или мертвым.

Хазмат поклонился и сбежал с холма. И уже через несколько минут пять тысяч всадников сорвались с места и с гиканьем унеслись вперед.

Хан повернулся к многочисленной свите и свысока оглядел ее. Тут находилось до семидесяти человек: знатные потомки девяти монгольских орд и много мурз, беков, нойонов и сайд. Некоторые из них были тайными недоброжелателями Мамая, но сейчас у всех на губах играли улыбки: победа сулила им изрядную добычу.

С наигранной усмешкой Мамай произнес:

— Ныне мы последуем примеру доблестных багатуров воителя вселенной Джебэ и Субедэ. Мы тоже положим пленных русских князей под помост, и я приглашаю вас вместе со мной попировать на нем в честь наших храбрых воинов… Мне бы Дмитрия московского засунуть под сей помост, да и побеседовать с ним по-дружески.

В свите дружно засмеялись острословию хана, а некоторые сразу же под приветственные возгласы присутствующих поспешили поздравить хана с победой, равной победам воителя вселенной и ослепительного.

Высоко подняв голову, Мамай величественно проследовал через расступившуюся свиту в свой шатер. Там он сел на отливавшую позолотой бархатную подушку и приказал подать себе арзу и плов из баранины, приготовленный по-китайски. Разрезал на ломти и душистую дыню «гуляби».

…Едва промчались мимо Зеленой дубравы последние пять тысяч вражеских всадников, как Ерема буквально скатился с дерева и подбежал к Боброку.

— Воевода, все! У Красного холма нету больше воинов!

С тем же известием прибежали и ратники с южной окраины дубравы. Да воевода и сам видел то, чего он так нетерпеливо ждал. Теперь нельзя было медлить ни минуты.

Он выпрямился и негромко сказал:

— По коням!

Словно искра проскочила по рядам Засадного. Наконец-то!

Долго сдерживаемое нетерпение прорвалось. Ратники как один бросились к лошадям и мигом уселись в седла. Боброк привстал на стременах и обнажил меч.

— Теперь наш черед, братья! Дерзайте!

Воевода и князь Владимир Андреевич пришпорили коней и сразу пустили их вскачь. Как смертоносная лава в бешеной ярости вылился из дубравы на равнину Засадный полк и покатился по полю расстилающимся шквалом.

Припав к луке, следом за Боброком мчался на своем вороном скакуне Ерема. Над его головой, как огненная стрела, сверкала на солнце обнаженная сабля.

Вражеские войска правого крыла, в том числе и включившиеся в битву свежие пять тысяч, были настигнуты ратниками Засадного и молниеносно смяты. В считанное время почти половина их была уничтожена. Все это произошло так быстро и неожиданно для ордынцев, что многие из них погибли под мечами засадников, так и не узнав, кто напал на них с тыла.

Ерема, как заведенная юла, вертелся на своем вороном в самой гуще свалки, не отставая от Боброка. Он с самого начала присмотрелся к одному ловкому приему воеводы. Сближаясь с врагом, Боброк направлял лошадь прямо на него и только в самый последний миг рывком отклонял послушного коня чуть вправо и наносил удар мечом налево, через луку седла. Прием этот требовал исключительной точности и безукоризненного управления лошадью. Ерема быстро освоил его, и его сабля не знала промаха. Он даже успел сорвать с головы дородного, как видно, знатного ордынца, повисшего после удара сабли на лошади, роскошную шелковую чалму и поспешно засунуть ее за пазуху.

«Ловко, Еремка!» — отметил он про себя.

Засадный полк, разметав правое крыло ордынской конницы, устремился на помощь Большому полку и врезался в пешую массу вражеского куля. И тут с Еремой случилась беда. Какой-то ордынец упал на землю и, защищаясь, выставил вперед саблю. Перескочив через него, Еремин конь смял ордынца задними копытами, но напоролся брюхом на саблю, которая каким-то образом уперлась рукоятью в земную твердь. Конь грохнулся на передние ноги, и Ерема, кувыркнувшись в воздухе, перелетел через его голову. Ему повезло: он упал на двух мертвецов — русского и ордынца, вцепившихся друг в друга в последней смертельной схватке, и почти не ушибся. Ерема быстро вскочил и выставил вперед саблю, которую все же не выпустил из рук. Шлем и щит его отлетели в сторону, но ему уже некогда было их искать: к нему устремилось человек пять вражеских воинов.

У Еремы заныло под ложечкой: встреча эта не сулила ему ничего веселого. Он оглянулся и увидел рядом с мертвым дружинником меч. Ерема схватил его. Саблей и мечом он успешно отразил первые наскоки врагов. Но, разъяренные, они наседали все больше и больше. Когда же Ерема сильно ранил одного из них и он отполз в сторону, остальные совсем осатанели, стараясь достать саблями «рыжего мангуса».

Это было поразительное зрелище. В руках Еремы клинки шипели, как змеи, на них вспыхивали искры от солнечных лучей, а он все вертел и вертел ими, словно жонглер, показывая изумительное мастерство и бесстрашие.

Отчаявшись сразить «заколдованного руса» саблей, один из ордынцев схватил валявшееся на земле копье и метнул его изо всех сил в Ерему. Копье мелькнуло в воздухе как смерть. Ерема похолодел и невольно дернул головой чуть в сторону. Копье пролетело мимо его уха, но тупым концом сильно ударило в висок. Ерема покачнулся, в глазах мелькнули зеленовато-красные вспышки, и он рухнул без сознания. С радостным рычанием к нему подскочил рослый ордынец с поднятой саблей. Но он не успел опустить смертоносную сталь — повалился рядом с Еремой. Ослябя выдернул из трепещущего тела врага рогатину, другие подоспевшие ратники прикончили остальных. Ослябя наклонился и удивленно воскликнул:

— Ерема, вертопрах рыжий! Царство ему небесное!

Ослябя набожно перекрестился и побежал дальше…

Ерема очнулся скоро, приподнялся и сел. Голова его, тяжелая и непослушная, словно пивной котел, сначала ничего не соображала. Ерема огляделся и понемногу стал приходить в себя. Неподалеку он увидел ордынцев, теснивших русских ратников, среди которых была и Алена со стягом в руках.