Игорь Ефимов - Бунт континента

Джеки достал из кармана платок, отер капли пота со лба. Узел каштановых волос на его затылке был завязан так туго, что натягивал кожу на лице, и оно заострялось, как мордочка у лисенка.

— Полковник Гамильтон, — тон его неожиданно стал торжественным и серьезным, — я прошу вашего разрешения принять участие в завтрашнем штурме. Возьмите меня в свой отряд простым солдатом.

Огонек свечи отражался в глазах гостя, наполнял их сиянием надежды. Ошеломленный Гамильтон вдруг подумал, что, наверное, и у него самого был такой же вид и голос — смесь мольбы, обиды, возмущения — каждый раз, когда он просил Вашингтона о переводе в действующую армию.

— Мистер Кустис, я понимаю ваши чувства... Это желание испытать себя, доказать себе и всему миру, что ты уже мужчина, — оно так знакомо мне... Но и вы должны понять меня... Генерал Вашингтон стал для меня чем-то вроде отца... Этой весной, впервые за пять лет моей службы ему, у нас произошла размолвка по пустячному поводу — и я переживал ужасно... Как же я могу за его спиной нарушить его волю в таком важном деле? А если вас ранят или убьют? Я буду казнить себя до конца жизни.

— Уверяю вас, это не будет нарушением воли моего отчима. В глубине души он хотел бы, чтобы я получил боевое крещение... Но он так бережно относится к чувствам моей матери, что никогда не даст мне разрешение открыто.

— Мистер Кустис, я тоже не могу сделать это. Только представить себе, какими глазами будет смотреть на меня миссис Вашингтон... Ужас!

— Мистер Гамильтон, я знаю, что вы рано осиротели. Вам трудно себе представить, какое это тяжкое бремя: расти под неусыпной опекой любящих родителей. Ведь любовь часто не замечает того момента, когда она превращается в мягкое тиранство. Я умоляю вас: дайте мне шанс хоть ненадолго вырваться на свободу.

Гамильтон набрал полную грудь воздуха, чтобы произнести решительное «нет». В этот момент раздался первый артиллейрийский залп, и вскоре за ним — второй. Ночные обстрелы осажденного города велись вслепую, однако британские перебежчики сообщали, что ядра, попадая в тесно набитые дома, производили опустошительный эффект. И под грохот канонады вме-сто заготовленного «нет» Гамильтон начал задумчиво произносить совсем другие слова.

— Мистер Кустис, давайте немного изменим суть нашего разговора. Вы заходили ко мне просто для того, чтобы отдать долг вежливости, — не правда ли? Наша беседа касалась разных тем. Да, я проявил неосторожность, сообщив вам, что штурм десятого редута намечен на ночное время. И что мушкеты останутся незаряженными — бесшумная штыковая атака. Еще решено нанести мелом крест на груди и спине каждого участника штурма — это уменьшит их шансы погибнуть в темноте от американского штыка. Но могло ли мне прийти в голову скрывать эту информацию от адъютанта главнокомандующего, который одновременно является его пасынком? А уж как он решил использовать эти сведения, остается целиком на его совести.

Лицо Джеки постепенно размягчалось, светлело. Облик отца большого семейства стремительно исчезал, его место снова занимал тот юнец, который десять лет назад бежал через луг навстречу девушке в синем платье. Он сделал шаг к Гамильтону, порывисто схватил его ладонь обеими руками, благодарно потряс. Выходя из палатки, обернулся и жестом опытного заговорщика прижал палец к губам. Исчез в ночном грохоте.

Весь следующий день ушел на подготовку к штурму. План десятого редута удалось нарисовать по рассказам перебежчиков. Гамильтон, разъясняя своим офицерам их задачи, стрелками указывал направления атаки для каждой роты. Пока этот редут находился в руках врага, он мог держать под обстрелом пространство перед линией бастионов, лишал нападающих воз-можно-сти подвести вторую осадную траншею.

В полдень Лафайет зазвал Гамильтона и Лоуренса в свою палатку перекусить. Он был еще очень слаб после перенесенного приступа малярии, но с оживлением расспрашивал друзей о событиях последнего года.

Лоуренс только что вернулся из Парижа, привезя крупную партию оружия и боеприпасов, а также значительную денежную субсидию, полученную Бенджамином Франклином от французского правительства. Однако настроение его было омрачено судьбой отца. Генри Лоуренс-старший целый год возглавлял Континентальный конгресс, потом был назначен послом в Голландию. Но во время второго плавания через океан его корабль был перехвачен британцами у берегов Ньюфаундленда. Из захваченных при нем бумаг (он пытался выбросить их за борт, но английский матрос прыгнул в воду и выудил пакет) парламент узнал, что Голландия согласилась тайно помогать американцам, и объявил ей войну, а самого Лоуренса-старшего отправил в Тауэр, где его содержали в холодной и темной камере как изменника своему законному королю. Лоуренс-младший возлагал большие надежды на взятие Йорктауна: в этом случае лорд Корнваллис оказался бы в плену, и такую важную персону можно было бы обменять на Лоуренса-старшего.

Гамильтон не без смущения рассказал друзьям о том, как простодушно он и генерал Вашингтон поверили в безумие, разыгранное женой генерала Арнольда. Помочь несчастной женщине, брошенной мужем, ничего не знавшей о его предательстве, оставшейся с младенцем на руках, — разве не в этом состоял долг настоящего джентльмена? Вашингтон снабдил ее деньгами и пропуском, чтобы она могла вернуться к отцу в Филадельфию. Лишь потом стало известно, что казненный майор Андре был близко знаком с Пегги Шиппен, что это она свела его со своим мужем и что именно под ее влиянием Арнольд решился на измену своей стране.

О том, как успешно Лафайет маневрировал в Вирджинии, то угрожая британскому корпусу, то исчезая из поля зрения врага, друзья уже знали достаточно. Но они с волнением выслушали его рассказ о войсковом бунте весной того же года.

Нехватка продовольствия, рванье вместо обмундирования, многомесячное отсутствие жалованья вызывало массовое дезертирство в Континентальной армии. Когда взбунтовалась бригада генерала Вэйна, он арестовал зачинщиков, устроил военно-полевой суд, который быстро приговорил шестерых к расстрелу. Привести приговор в исполнение было приказано остальным подсудимым. Они подчинились со слезами на глазах. По свидетельству очевидцев, расстрельный взвод был поставлен так близко от осужденных, что от выстрелов загорелись платки, которыми были завязаны их лица, а кровь и мозг разлетелись на колосья ржи за их спинами. Всю бригаду заставили пройти маршем мимо трупов.

Лафайет решил применить другой способ подавления бунта. Он объявил солдатам, что разрешает желающим покинуть армию, не совершая преступления дезертирства. Подайте заявление об отпуске — и вам будет разрешено вернуться в Морристаун. Но в этом случае вам придется одолеть сотни миль пути, на котором вас будут поджидать тысячи опасностей. Плюс, конечно, гордое сознание американского патриота будет вами утрачено навсегда. Поразительно — только считаные солдаты воспользовались этим предложением, а многие дезертиры вернулись в ряды. Лафайет вознаградил свои войска, заняв под свой кредит две тысячи фунтов и накупив на эти деньги столь необходимых одеял, рубах, штанов, сапог и шапок.