Игорь Ефимов - Бунт континента

«...В своих верованиях мы ответственны только перед Богом. Законная власть правительства может запрещать только такие наши поступки, которые наносят вред другому. Если мой сосед говорит, что Бога нет или что существуют двадцать богов, я не терплю от этого никакого ущерба. Он не залез в мой карман, не сломал мне ногу. Принуждение может сделать его лицемером, но не приблизит к истине. Только разум и свободное исследование могут исправлять ошибочные суждения. Если бы правительство Рим-ской империи запрещало свободный поиск, христианство никогда не появилось бы на свет... Разница мнений обогащает религиозную жизнь... Достичь единомыслия в этой сфере невозможно... Миллионы невинных мужчин, женщин и детей были сожжены, подвергнуты пыткам, тюремному заключению, штрафам — и все безрезультатно».

Не имея представления о том, насколько серьезна была болезнь его жены, друзья и сторонники Джефферсона в графстве Албемарль снова выбрали его делегатом в Законодательное собрание штата. Он сразу письменно известил ассамблею о том, что не сможет принять участие в ее работе. Но оказалось, что этого недостаточно. По установленным когда-то правилам, избранный должен был явиться перед делегатами лично и изложить причины отказа. Председатель собрания прислал ему письмо, полное упреков за уклонение от общественного долга и скрытых угроз послать за ним вооруженного шерифа.

Свою горечь и возмущение по этому поводу Джефферсон излил в длинном послании к молодому делегату Джеймсу Монро. «Тринадцать лет жизни я отдал общественному служению, — писал он. — За эти годы мои личные дела пришли на грань разорения. Моя семья была лишена заботы и внимания, которых она была вправе ожидать от меня. И теперь мне говорят, что я не имею права отказаться от участия в политической жизни, потому что, уклонившись, я могу освободить место корыстным и злонамеренным невеждам. Это ли не настоящее порабощение индивидуума государством? В нашей стране со дня объявления независимости сотни людей отказывались от предложенных им постов или уходили в отставку, и никому не приходило в голову поставить им это в вину. Чего будет стоить наша свобода, если наше священное право служить своей стране будет превращено в обязанность?»

Больная с трудом проглатывала две-три ложки супа, потом лежала без сил. Миска клубники, ломтик хлеба с медом, творог на блюдце оставались нетронутыми. Корица, растертая в порошок, настойка из мяты, малиновый чай и прочие домашние средства не приносили облегчения. Джефферсон возвращался к своей рукописи, пытаясь растянуть ответ на последний, два-дцать третий вопрос французского дипломата до бесконечности. «Исторические хроники колонии, мемуары, отчеты о последних событиях» — о, на эту тему он мог писать и писать. Горы документов, скопированных для него Вильямом Шортом, лежали перед ним, и он описывал их с таким старанием, словно это занятие действительно могло вернуть силы умирающей.

«9 октября 1651 года. Принято постановление об увеличении морских перевозок.

12 марта 1652 года. Подписаны условия принятия власти парламента Англии в колонии Вирджиния.

16 августа 1654 года. Капитуляция Порт-Рояля.

1655 год. Зачитана прокламация лорда-протектора Кромвеля касательно острова Ямайка.

26 сентября 1655 года. Зачитано послание лорда-протектора ассамблее колонии Мэриленд.

3 ноября 1655 года. Договор между Англией и Францией, одобренный Вестминстером.

27 марта 1656 года. Послание ассамблеи Барбадоса лорду-протектору.

9 августа 1656 года. Протокол заседания, посвященного развитию торговли».

В конце августа в состоянии больной произошла перемена. Она стала дышать ровнее, лицо разгладилось, синева под глазами исчезла. Луч надежды загорелся в душе Джефферсона, но вскоре погас. По каким-то неуловимым признакам он понял — догадался — почувствовал, что Марта не победила болезнь — просто перестала бороться с нею. В ней появился покой, который возможен лишь для тех, чей внутренний взор перестает жадно ловить завтрашний день, оборачивается лишь на прошлое, на прожитое. Утром первого сентября слабым голосом она попросила позвать всю семью.

В спальню пришли Марта-дочь, Полли, племянник Питер, Марта-сестра привела остальных своих детей. Больная оглядела собравшихся, потом поманила мужа пальцем, жестом попросила нагнуться и прошептала на ухо:

— Хемингсов тоже...

Бетти Хемингс появилась в сопровождении дочерей, Мартин, Роберт и Джеймс пришли позже, прямо из леса, где они занимались уборкой сушняка.

Каждый подходил по очереди к больной, каждому она тихо говорила несколько слов, потом отпускала. Марта-дочь, с трудом сглатывая слезы, обняла мать за шею и долго не отрывалась от нее. Джеймс вдруг опустился на колени рядом с кроватью, так чтобы рука умирающей могла погладить его по волосам. Для младшей, девятилетней Салли, у Марты был заготовлен маленький сувенир: колокольчик на цепочке, которым детей созывали к столу.

Джефферсон не запомнил, какими словами Марта прощалась со своими дочерьми, с племянником и племянницами, со сводными братьями и сестрами, доставшимися ей от любвеобильного отца. Лишь когда она повернула лицо к нему, ее слова достигли его сознания.

— Ты знаешь — помнишь, что в детстве мне довелось много терпеть от моих мачех. У меня тяжело на сердце от мысли, что и моим дочерям достанется пережить подобное. Очень прошу тебя: выбирая новую жену, убедись, что она способна быть доброй к чужим детям.

Тоска, ужас, горечь вскипали в сердце Джефферсона, но сильнее всего было чувство вины. Раньше, когда оно накатывало на него, он умел утешать себя расплывчатыми «искуплю», «это не повторится», «в будущем все пойдет по-другому». Но теперь будущего не осталось, искупить ничего было нельзя. И он услышал, как рот его — почти без его воли, — но страстно и убежденно произносит слова:

— Никогда!.. Пусть все слышат... Обещаю тебе... Никогда и ни на ком я больше не женюсь!.. Дочери будут расти со мной... До конца жизни... Никакой мачехи у них не будет!.. Клянусь тебе!

Джефферсон не помнил точно, когда именно в нем истаяла вера в за-гробную жизнь, в рай и ад, в грозную неизбежность последнего суда. Во всяком случае, четырнадцатилетний подросток, стоявший когда-то над гробом отца, уже точно не верил ни в возможность будущей встречи, ни в воскрешение из мертвых. Бог присутствовал в мире как бесконечно творящая сила, как даритель жизни, который, конечно же, не мог заниматься по отдельности судьбами миллиардов существ, выпущенных им в короткое земное плавание. Право — и обязанность — судить доброе и злое было оставлено человеку, именно потому все связанное с поисками и защитой справедливого переживалось людьми как самое важное, сакральное, самим Творцом порученное им дело.