Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 1. Дарители жизни

— На остановке, конечно, — потухшим голосом ответил Семен. — Вот раздумываю, как нырнуть в заросли, когда фриц меня под кусты поведет. Что скажешь по этому поводу?

— Надо толкнуть его со всей дури и дать драпака! — хохотнул Петр. — Пусть поваляется под кустами, как настоящее дерьмо.

— Можно и толкнуть... — согласился Семен. — А можно отвлечь.

— Как-то все это: отвлечь, толкнуть — ненадежно, кратковременно, — Петр щелкнул пальцами. — Надо еще что-то искать. Основательное, чтобы у тебя было время отбежать подальше.

— Понимаешь, на чем я строю побег? На том, что поезд из-за меня стоять не будет и за мной не погоняться. Это главные факторы. Тут положительную роль сыграют ограниченное время стоянки и неукоснительное соблюдения графика следования поездов!

— Тоже верно, — согласился Петр, как-то на глазах веселея, что Семен прекратит свои приставания к нему. — Ну, немца я беру на себя. Отвлеку. Значит, на остановке идем вместе в самые густые заросли. Я правильно понял?

— Договорились! — обрадованный Семен ударил Петра по подставленной ладошке. — Советские заросли — злейшие враги фрицев, — пошутил он.

Удобный случай представился только на киевщине, когда их повели облегчиться не в жиденькую лесополосу, а в подлесок настоящего кондового леса. Петр видел, что Семен чуть стороной идет за ним, и увлекал конвоира подальше в кусты, повторяя:

— Давай сюда, дружок, чтобы девчата не видели. Понимаешь?

— Понимаешь, — строго гудел конвоир. — Садись тут! Я закрывайт тебья.

— А можно сначала осмотреться?

— Смотреть? — переспросил немец. — Можно.

Петр ловко извернулся и прыгнул на растущую неподалеку шелковицу, начал взбираться на нее, крича:

— Отсюда виднее, сверху! И ягодки тут есть! Ребята, навались на шелковицу!

Конвоир, не ожидавший такого поворота, сначала опешил, а потом поднял крик, взвел винтовку.

— Стреляйт! Шпринген! Шнель!

— Не надо, — закричал Петр, смеясь. — Я уже спрыгиваю. Разбегись!

Пока он дурачился, на него смотрели немцы, конвоирующие других пленных, а пленные под шумок рванули в лес. Петр увидел, как за ними почти бесшумно сомкнулись заросли, и спокойно спрыгнул на землю.

— Не сердись, — как лучшему другу заулыбался он конвоиру. — Ну надо же человеку размяться.

— Шнель! — орал немец. — Риндер!

Бока Петру немцы все-таки намяли, оттузили слегка. Били в основном прикладами ружей. Но не сильно, даже как-то лениво, словом, — для порядка. Он покорно заслонялся руками, а потом просто поднялся и побежал в вагон. Но это было ничто по сравнению с радостью, что за беглецами, в самом деле, никто не погнался. Хотя до фронта было более пяти сотен километров, и этот побег просто висел на волоске. Да их побега немцы, возможно, и не заметили.

В вагоне Петр увидел, что Дуся слегка почернела, полагая, что он убежал вместе с Семеном. Но при его появлении ее черноту как ветром сдуло — она просияла. И Петр понял, что поступил правильно, оставшись возле нее.

Если, пригнав в Германию, девушек посадили в цеха и заставили выполнять несложные операции, то парням пришлось надрывать животы на физически тяжелых работах под открытым небом. Добыча камня в каменоломнях, расчистка каких-то завалов и разрушенных зданий, строительство новых корпусов, ремонт железных дорог — вот чем они занимались. От постоянного ношения тяжестей болели все кости, изнашивалась обувь и одежда. А от того, что они преимущественно дышали пылью с примесью вредных веществ, саднило горло, резало в глазах и ныло в груди.

Условия жизни были невыносимые. В холодную казарму, обнесенную высоким забором, их загнали несколько сот человек. Спать уложили на каменный пол, усыпанный опилками.

Петр попал в строительную бригаду какого-то большого завода, где изготавливали военную технику и оружие. Работали здесь не только угнанные с востока, но и французы, военнопленные поляки, испанцы. Подозрительней всего и придирчивей всего немецкие мастера и надзиратели относились к русским, видя в них заводил. За каждую мелочь — рукоприкладство, угрозы.

Работали, не разгибая спины, молча. Обедали тут же, на улице, где им давали миску холодного супа из картофельной шелухи. Хлеба к обеду уже не оставалось — все 300 граммов голодные мужчины поедали еще утром. Вечером их пригоняли обратно в казармы. Еды, сна, теплой воды и неизодранной одежды не хватало. И так каждый день.

Усталость, голод, тоска овладели людьми. Естественно, молодежь накапливала в душе бунтарские настроения. По вечерам парни обсуждали свое положение. Словно готовясь к выступлениям против местного начальства, они говорили друг другу, что не имеют отношения к войне, которую развязали сами немцы, и с ними не должны обращаться как с врагами; что их привезли сюда, забрав от родителей ни за что, ни про что. Но каждый разговор тут же становился известен немцам, после чего следовали допросы, побои, показательные издевательства. Несколько человек в результате такого обращения погибли. Терпеть это становилось все невыносимее, все опаснее. Некоторые пытались бежать, но безуспешно. Беглецов ловили и возвращали назад.

Но не только голод и изнуряющий труд уничтожали подневольных тружеников в Германии. Особенно невыносимо было демонстративное нежелание гитлеровцев видеть в них людей, постоянное унижение их человеческого достоинства, стремление зверствами и террором убить в их душах стремление к свободе, к проявлению духа, заставить примириться со своим рабским положением.

— Узнать бы только, на чьей совести гибель наших товарищей, а там… — заикнулся однажды Петр Яковлевич в своем окружении, которое считал надежным.

— Да знаем мы его, этого вертухая, — сказал кто-то. — А толку?

— Будет толк! — тут же живо откликнулся Василий Кураев из Мелитополя. —Приговариваем? Кто «за»?

Кроме троих, ведущих разговор, еще человек пять молча подняли руки, выражая согласие.

Петр Яковлевич работал на мощении и асфальтировании дорог. Точно описать применяющуюся тут технологию трудно, но известно, что ему и его товарищам приходилось варить смолу и что-то заливать ею. Конечно, они давно убедились, что доносчик выявлен безошибочно и только искали удобного случая, чтобы поквитаться с ним.

— Мой зять предупреждал, чтобы я семь раз отмерял… — сказал Петр Яковлевич Василию Кураеву, когда тот кивнул на недалеко стоящего предателя и повел глазами к бочке с кипящей смолой.

— Вокруг никого нет, — ответил коротко.

Ну, что ж, удобный момент выпал именно на их долю, и они не имели права не воспользоваться им. Эти парни вдвоем вбросили предателя в бочку с кипящей смолой.

Остальных подробностей, рассказанных Петром Яковлевичем о своем пребывании в Германии, ни Прасковья Яковлевна, ни Любовь Борисовна не запомнили, но эту забыть не смогли. Он говорил об акте возмездия тихо, опустив глаза, и повторял, что после расправы над доносчиком им стало легче жить, они вздохнули свободно. Побои и издевательства над ними прекратились — немцы боялись их трогать. Видимо, еще и то сыграло положительную роль, что немцы чувствовали приближение фронта и приближение расплаты за свои злодеяния и не хотели новых эксцессов.