Доминго Сармьенто - Факундо

Неисчерпаем источник легенд о Кироге — ими полна народная память; его изречения и решения, да и вся его жизнь отмечены печатью оригинальности и в восприятии народа имеют некую восточную окраску, что-то от соломоновой мудрости. В самом деле, в чем разнятся между собой тот, кто предложил двум женщинам разорвать ребенка, чтобы обнаружить настоящую мать, и тот, кто обнаружил вора? Однажды пропала какая-то вещь, поиски вора оказались напрасными. Кирога собирает отряд, выстраивает всех в шеренгу, приказывает срезать столько прутьев одинакового размера, сколько в отряде солдат, велит раздать их и уверенным голосом говорит: «У кого завтра утром палка окажется самой длинной, тот и есть вор». На другой день он вновь собирает отряд, выстраивает всех в шеренгу и принимается проверять и сравнивать прутья. У одного солдата прут оказывается короче, чем у других. «Презренный! — кричит Факундо леденящим душу голосом.— Это ты!..» И правда, то был вор: его растерянность была всем видна. Решение Факундо было очень про­стым — легковерный гаучо, боясь, что на самом деле его прут вырастет, укоротил его. Но какая незаурядность и какое знание природы человека необходимы для такого решения!

У одного солдата украли что-то из сбруи, и найти вора не удавалось. Факундо выстраивает всех в шеренгу и приказывает пройти мимо него строем, а сам стоит, скрестив руки, глядя проницательным и грозным взглядом. Перед этим он сказал: «Я знаю, кто это сделал»,— с уверен­ностью, в которой никто не мог усомниться. Солдаты проходят строем, и Кирога стоит недвижим, подобный статуе Юпитера-громовержца, по­добный господу Богу на Страшном суде. Вдруг он бросается к одному солдату, хватает его за руку и говорит коротко и сухо: «Где сбруя?» — «Там, сеньор»,— отвечает тот, указывая в направлении рощицы. «Четы­рех стрелков!» — кричит Кирога. Что помогло найти вора? Страх и ра­стерянность, обнаруженные солдатом, не укрылись от проницательного взора Факундо. В другой раз один гаучо оправдывается в ответ на обви­нение в краже; Факундо прерывает его и говорит: «Этот плут лжет... ну-ка... дать ему сто плетей!..» Когда преступника увели, Кирога объяс­нил тому, кто был рядом: «Слышь, приятель, если гаучо шаркает ногой, значит, лжет». Под плетьми гаучо признался, как того и ждали, что он украл пару волов.

Как-то Факундо распорядился прислать к нему человека решительно­го, смелого, чтобы доверить ему опасное дело. Кирога писал, когда такого человека привели. После того, как его окликнули несколько раз, он под­нял голову, взглянул и сказал, продолжая писать: «Этот рохля? Мне ну­жен храбрец, готовый на все!» И в самом деле, оказалось, что то был бестолковый мужик.

Подобных случаев были сотни в жизни Факундо, они-то и помогли ему приобрести среди темного люда славу человека загадочного, и ему стали приписывать сверхъестественное могущество.

Глава VI

ЛА-РИОХА

The sides of the mountains enlarge and assume an aspect at once more grand and more barren. By little and little the scanty vegetation languishes and dies; and mosses disappear, and a red-burning hue succeeds.

Roussel. Palestine. [192]

ПОЛКОВОДЕЦ ПАМПЫ

В одном старинном документе, датированном 1560 годом, я обнару­жил, что полное название Мендосы было Мендоса-дель-Валье-де-ла-Риоха. Но нынешняя Ла-Риоха — это аргентинская провинция, расположенная к северу от Сан-Хуана, от которого отделяют ее плоскогорья, пересечен­ные обитаемыми долинами. Отроги Андского хребта разрезают западную часть параллельными линиями, в долинах между ними раскинулись го­родки Лос-Пуэблос и Чилесито — названия им дали чилийские шахтеры, привлеченные сюда славой богатых рудников Фаматины [193]. Дальше к вос­току протянулась песчаная равнина, пустынная, выжженная жаркими солнечными лучами, а на ее северной окраине, у подножия горы, покры­той до самой вершины пышной растительностью, виднеется силуэт города Ла-Риохи, лишенного пригородов, запущенного и одиноко притулившего­ся к ней, как Иерусалим к Елеонской горе. Вдалеке, на юге, эту песчаную равнину опоясывают холмы Колорадос, сложенные из окаменелой глины, чьи правильные складки имеют весьма живописные и фантастические формы: порой это гладкая стена с бастионами, порой кажется, что видишь грандиозные башни и руины замков с зубчатыми стенами. И наконец, на юго-востоке, окруженные обширными плоскогорьями, раскинулись Лос-Льянос, пересеченная гористая местность, вопреки своему назва­нию — край обильных луговых трав, которой кормились в иные времена огромные стада.

Это в основном пустынный край, здесь жаркий климат, обжигающий воздух, сухая, безводная почва. Чтобы задержать дождевую воду, нужную для скота, крестьянин вынужден выкапывать пруды. Меня всегда волновала мысль, что пейзаж Палестины напоминает пейзаж Ла-Риохи розова­то-охристыми почвами и засушливостью некоторых районов, пересыхаю­щими водоемами и даже своими апельсиновыми и фиговыми рощами, виноградниками, обильными и вкуснейшими плодами, растущими там, где течет хоть какой-нибудь заболоченный и скудный Иордан. Здесь уди­вительное сочетание холмов и равнин, плодородия и засушливости, выжженных, усеянных колючками гор и темно-зеленых склонов, словно ков­рами покрытых такими огромными деревьями, какие можно сравнить лишь с ливанскими кедрами. Но что особенно вызывает в воображении восточные сравнения — это подлинно патриархальный вид крестьян Ла-Риохи. Сегодня, зная капризы моды, не удивишься, увидев мужчину, за­росшего густой бородой в извечном стиле восточных народов; но все еще ошеломляет, когда видишь говорящий по-испански народ, который всегда носил и до сих пор не расстается с бородой, подчас закрывающей грудь, когда видишь этих печальных, замкнутых, суровых и скрытных людей, вылитых арабов, что едут верхом на ослах, одетые порой в козлиные шку­ры, словно энгедийский отшельник [194]. В некоторых местах население пи­тается исключительно диким медом и плодами рожкового дерева, подобно тому, как Св. Иоанн довольствовался акридами. Житель равнины не ве­дает, что он самое несчастное, самое жалкое и дикое существо; не зная ничего о мире, он уже доволен и счастлив, если не страдает от голода.

Вначале я сказал, что в тех краях есть красноватого оттенка горы, которые издали кажутся башнями и руинами феодальных замков; и вот, словно для того, чтобы наряду с восточными бросались в глаза средневековые черты, Ла-Риоха уже более полувека является ареной борьбы двух знатных семейств: ни дать ни взять враждующие итальянские феодаль­ные кланы Урсинос, Колоннас и Медичи [195]. Распри семейств Окампо и Давила составляют всю обозримую историю Ла-Риохи. Вражда этих ста­ринных, богатых и знатных семей, долгое время, подобно гвельфам и гиббелинам [196], оспаривавшим друг у друга власть, разделила все населе­ние на сторонников одних и других задолго до начала Войны за неза­висимость. Из этих двух семейств вышло много знаменитых мужей — полководцев, судей, промышленников, ибо все Давила и Окампо постоян­но стремились превзойти и опередить друг друга во всем, что может дать цивилизация. Патриоты Буэнос-Айреса не раз ставили политическую задачу погасить эти наследственные распри. Лоджия Лаутаро [197]сумела уговорить обе семьи связать брачными узами юношу из Окампо и одну из сеньорит Дориа-и-Давила в надежде примирить их. Всем известно, что такова была традиция в Италии, правда, здешние Ромео и Джульетта оказались счастливее. Примерно в 1817 году правительство Буэнос-Айре­са, желая положить конец взаимной ненависти этих двух семейств, на­значило также губернатора из другой провинции, некоего сеньора Барначеа. Вскоре он подпал под влияние сторонников партии Давила — ее поддерживал дон Пруденсио Кирога, проживавший в Лос-Льяносе и пользовавшийся любовью местного населения — по этой причине Кирога и был приглашен в город и назначен казначеем и алькальдом. Заметьте, что, пусть и законным и достойным путем, с доном Пруденсио Кирогой, отцом Факундо, пастушеская пампа входит в состав политических гражданских партий. Лос-Льянос, как я уже говорил,— это раскинув­шийся среди гор оазис с пастбищами, затерявшийся в долине меж склонов обширной горной гряды, его жители, главным образом, пастухи, живут патриархальной, примитивной жизнью, которая, ввиду обособлен­ности, сохраняет исконное варварство, враждебное городам. Гостеприим­ство там — долг всех, и в обязанности пеона входит защищать хозяина даже с риском для жизни, если ему угрожает опасность. Эти обычаи уже немного пояснят те явления, о коих мы собираемся рассказать.